Семейное дело - [223]

«Кто там?»

«Я, мама, открой».

«Господи, Костенька!»

Дверь распахнулась — мать бросилась к нему, он снова сухо поцеловал ее, удивившись тому, как мало она изменилась. Почти не изменилась.

«Я не один, мама. Это мой… друг».

«Ну конечно, конечно, заходите, молодой человек! Как же ты так, Костенька? Хоть бы телеграмму дал, встретила бы честь по чести… а то мы спали еще».

Действительно, час был ранний, и, войдя в дом, Коптюгов услышал, как тот торопливо одевается в угловой комнате. Он стоял посреди гостиной (так всегда мать называла эту большую комнату) и снова оглядывался с прежним упорным желанием увидеть чужие ему вещи, следы чужого быта и присутствия чужого человека. Но все здесь оставалось прежним. Даже веселый капитан с тремя орденами и трубкой в зубах глядел на него со стены — отец, которого он не знал, и Коптюгов еле удержался, чтобы не сказать матери: убери, в этом доме он сейчас лишний. Но не сказал.

Голубев вышел в полосатой пижаме, его лицо еще не отошло после сна и казалось отечным.

«Здравствуй, Костя, — сказал он, не протягивая руки, и только потом заметил стоявшего в дверях Будиловского. — Здравствуйте».

«Ну что ж, мать, — сказал Коптюгов, — нам бы вымыться да за стол. Выпить что-нибудь найдется? А то у моего друга со вчерашнего голова трещит».

Он нарочно говорил спокойно, по-хозяйски и с удовольствием наблюдал, как снова засуетилась мать, как на кухне торопливо моется Голубев и открывает банки с консервами. К столу Голубев вышел в форме, с полковничьими погонами и пятью рядами планок.

Будиловский держался скованно, его не покидало чувство неловкости: вот так, с утра раннего, оказаться в незнакомом доме, пить водку, от которой его воротило, и со стыдом вспоминать вчерашний вечер, когда Коптюгов чуть ли не на себе притащил его в купе. Но, как ни странно, он помнил весь их вчерашний разговор, и совет Коптюгова держаться за него обеими руками, и обещание устроить на завод. Быть может, на самом деле повезло? От Коптюгова словно бы исходила какая-то прочная, уверенная сила, и, опустошенный, потрясенный всем случившимся с ним, Будиловский невольно покорился ей. «Ну вот что, выпили по рюмахе, и будет, — сказал Коптюгов, переворачивая свою рюмку. — А теперь начнем деловой разговор. Жить пока я буду здесь. И, — кивок на Будиловского, — он тоже. Отношения добрососедские».

«Плохой у тебя деловой разговор получается, — хмуро сказал Голубев. — Словно ты к злейшим врагам приехал».

«Идем, — кивнул Будиловскому Коптюгов. — Я хочу сад поглядеть. Сад у нас знаменитый был, еще дедом саженный».

Здесь, в саду, куда они прошли через веранду, все было уже не так. Он стал меньше — или это так показалось Коптюгову? Нет, пожалуй, не показалось. Все тут было переиначено: стояли парники, покрытые запотевшей снизу полиэтиленовой пленкой, большой участок был под клубникой и с веток почти до земли свисали огромные красные ягоды. Коптюгов сорвал несколько штук.

«Угощайся. Сорт — полковничий. А старые яблони здесь стояли, вырубил, наверно».

Он заглянул под пленки. Там уже виднелись маленькие, в черных пупырышках, огурцы.

«Тоже полковничий сорт. Хоть на рынок неси! А что? Сообразим кооперацию? Полковник растит, мы носим, мать продает. Проживем, а?»

«А мать у тебя совсем молодая, оказывается», — сказал Будиловский.

«Перестань, — поморщился Коптюгов. — Еще скажешь, что это он ее так бережет?»

«Почему вы не ладите?»

«Ну даешь! — усмехнулся Коптюгов и передразнил его: — «Почему не ладите»! А если к тебе в дом заберется чужой человек и развалится на твоем диване, ты ему так и скажешь — милости просим? Если б любовь у них была, я бы еще понял. А ведь ему что было надо? Чтоб обед каждый день и кальсоны чистые. Случись что-нибудь с матерью, он в суд и полдома — тяп! А этот дом тоже мой дед по бревнышку собирал, на свои рабочие рублики. Для него, что ли?»

Будиловский промолчал. Ему хотелось сказать, что нельзя уж так… Ведь воевал человек, полковник все-таки, и пять орденов получил не за красивые глазки… Но он промолчал, потому что не знал, как отнесется к этим словам Коптюгов, от которого сейчас зависела его собственная судьба. А потом — какое ему дело до чужих семейных отношений, так-то подумать? Он и в своих-то разобраться не может…

Тем не менее месяц спустя Будиловский уходил из этого дома с сожалением. Коптюгов сдержал слово: взял его к себе третьим подручным. Пора было и честь знать — переселяться в общежитие. А Будиловский уже привык к этим спокойным людям, охотно помогал Голубеву на огороде, бегал в дальний магазин за продуктами или просто вечерком, когда Коптюгова не было, садился с Иваном Егоровичем сгонять пару партий в шахматы.

Полгода спустя Будиловский принес в редакцию областной газеты небольшую корреспонденцию о том, как в двенадцатом цехе ЗГТ был отлит первый ротор для будущей турбины… Он начинал все сызнова, по второму кругу, — просто он уже не мог не писать…

Итак, теперь, полтора года спустя, они снова оказались вместе, в одной комнате — Коптюгов и Будиловский. Но если для Коптюгова переезд в заводское общежитие был чем-то вроде тактического хода, то Будиловский обрадовался. Теперь он мог писать спокойно и подолгу. После смены Коптюгов обычно куда-то уходил и возвращался только для того, чтобы тут же завалиться спать. Будиловскому неудобно было спрашивать его, где это бродит его бригадир, он мог только догадываться — где. Он-то видел, какими глазами глядел Коптюгов на ту девушку, Нину, которую во время съемок в кафе подсадили к их столику. А потом пошел провожать ее. Действительно, красивая девушка…