Семейное дело - [160]

— Все в порядке. Сильно ушиблись?

— Нет… Кажется, ничего…

— Пойдемте, — сказал Ильин, и толпа расступилась. Ребенок на его руках выгибался и заходился плачем, но женщина, казалось, не слышала его и забыла о нем. Она словно боялась открыть глаза. Тогда Ильин крикнул:

— Перестаньте!

— Я прошу вас, — вдруг быстро заговорила женщина. — Очень прошу… Здесь недалеко… Совсем близко… Я не могу… Очень прошу… вас…

Он отвернулся. Ему надо было угомонить ребенка. Женщина бормотала, не отпуская его рукав, и он поморщился: «Хорошо, хорошо, только успокойтесь, пожалуйста…» Все-таки пришлось поддерживать и ее. Дура! Вот дура! Надо было лезть в этот битком набитый троллейбус, да еще с ребенком!

Дома раздел ребенка. Тот уже не плакал, а ныл, словно бы по инерции, на одной ноте — «ы-ы-ы-ы…». Ему было, наверно, года два или около того. Ильин нажал пальцем на его нос и присвистнул. Ребенок перестал ныть и потянулся к Ильину, подставляя нос: это, должно быть, означало — «еще». Ильин снова нажал и свистнул — ребенок захохотал и начал что-то говорить.

«Ну, брат, — сказал Ильин, — тебя без переводчика не понять. Ты подожди меня малость».

Он повернулся к женщине. Та сидела на диване, прикрыв глаза: никак не могла прийти в себя…

«Ложитесь, — приказал Ильин. Он не очень-то церемонился с ней. Толкнул женщину на диванную подушку, увидел дверь во вторую комнату, вошел туда, снял с кровати одеяло, вернулся и накрыл женщину. — У вас есть водка? Или вино какое-нибудь?»

Она показала глазами на буфет.

Там была початая бутылка коньяка, и он плеснул в две чашки. Женщина, выпив коньяк, задохнулась, а он даже не почувствовал его крепости. Все! Теперь можно уйти. Но что-то удерживало его, он не мог понять что. И хорошо, что не ушел: через минуту женщина уснула, словно провалилась в сон.

Ильин повернулся к ребенку. Тот сидел в кресле, широко расставив ноги в валенках, и тоже засыпал, привалившись к спинке. Положение было нелепым: чужая квартира, хозяйка спит (или это у нее обморок?) и бог весть когда очнется, и уйти нельзя — мало ли что… Зачем-то он потрогал лоб женщины, потом поднял ребенка, перенес на диван — к ней, к матери, — накрыл одеялом в его и сел в кресло, не замечая, что забыл снять пальто и шапку. Но двигаться ему уже не хотелось…

Все-таки ему пришлось встать. Ильин вспомнил, что дверь на лестницу осталась открытой. Он закрыл дверь, снял в прихожей пальто, шапку и шарф и вернулся в комнату. Ему захотелось выпить еще, и он выпил коньяку, ничем не закусывая.

Женщина повернулась со стоном, и он увидел ее лицо. Странно, до сих пор Ильин не видел ее лица, только какую-то белую маску с ярко-красными губами. Теперь он разглядывал лицо незнакомой женщины, пожалуй, даже с грубым чувством неприязни. Кажется, я кричал ей «дура!». В такую минуту можно кричать все что угодно, даже отматерить под горячую руку и потом не вспомнить. Хорошо младенцу: дрыхнет себе, пригревшись, и все на свете ему нипочем. Проснется и не вспомнит, что сегодняшний день вполне мог оказаться для него последним.

И снова обращался к лицу женщины.

Ничего особенного. Просто молодое лицо — небольшой нос, тонкие, должно быть, подведенные брови, рот, пожалуй, немного широковат. Какие у нее глаза? Он не помнил их. Если я завтра встречу эту женщину на улице, то вполне могу не узнать ее. С кем она здесь живет? Он оглядел комнату. Над диваном висела большая фотография — военный, старший лейтенант (три кубика в петлицах), опирается на эфес шашки, а с двух сторон к его плечам приникли полная женщина и девочка с челкой — видимо, жена и дочь. Семейный снимок.

Он не заметил, как задремал сам, а очнулся оттого, что кто-то тронул его за колени. Поглядел — малыш, стоит и смотрит снизу вверх и улыбается во весь рот, как старому, доброму знакомому, — этакий Буратино с ясными после сна глазами.

«Пойдем-ка отсюда, шкет, — шепотом сказал Ильин. — Пусть мама поспит еще немного».

«Я не сплю», — сказала она. Какое-то время она еще лежала неподвижно и вдруг, резко откинув одеяло, вскочила, схватила ребенка и начала его ощупывать, всхлипывая и повторяя: «Господи, господи…» Ильин поднялся с кресла. Ощущение тяжелой усталости не прошло, ему трудно было подняться.

«Я пошел, — сказал он. — А вы постарайтесь успокоиться. Я тут еще вашего коньяку выпил, так что извините…»

«Нет, нет, — словно выдохнула женщина. — Не уходите, если можете…»

И он понял, что не имеет права уйти, что ей страшно и одиноко и что сейчас только он один может помочь справиться с этим надолго овладевшим ею страхом.

Ее звали Надеждой. Надежда Лисицына. А сын оказался тезкой Ильину — тоже Сергей. Муж оставил Надежду в прошлом году, ее родители жили в гарнизоне на Севере (отец — майор), соседи уехали к родственникам на Украину. Ильину пришлось рассказать о себе — тоже коротко, впрочем много он и не мог рассказать.

Он снова смущался, как бывало всегда, когда он оказывался в чужом доме. Та заботливость, с которой Надежда угощала его обедом, казалась ему незаслуженной, а откровенность — чрезмерной. Хотя он не спрашивал ее о подробностях (ну, развелась и развелась!), Надежда сама рассказала, что год назад муж пришел домой, опустился перед ней на колени и попросил спасти его. Это было там, на Севере. Ее муж командовал в дивизионе отца батареей. Она не поняла, от кого спасти. Оказалось, у него была связь с официанткой из офицерской столовой, та ждет ребенка… Тогда Надежда рассмеялась в ответ — сидела и хохотала! Вот проучил сам себя, так проучил! В армии таких историй не любят, пришлось муженьку срочно давать объяснения и по начальству и по партийной линии, а поскольку Надежда его выставила — жениться на той официантке.