Семейное дело - [159]

«И на заводы — тоже, Борис Николаевич».

Профессор протянул ему, будто ткнул, свою огромную руку с пальцами-сардельками. Это означало — разговор окончен. Но Ильин не спешил уходить. Конечно, это было невежливо, но только теперь, когда разговор был окончен, он оглядел эту небольшую комнату — профессорский кабинет, перевел взгляд на стол, на раскрытую рукопись, и спросил:

«Новая работа, Борис Николаевич?»

«Новая, новая, — недовольно ответил профессор. — А это вот — вам». Он взял со стола и сунул в руки Ильину книжку. Это был написанный профессором учебник «Физические основы металловедения», по которому Ильин занимался два года назад. На титульном листе четким школьным почерком было написано: «Моему лучшему ученику, с уважением и благодарностью. 26 февраля 1953 года». Значит, подарок был подготовлен заранее! Теперь он должен поблагодарить и уйти. Ему показалось, что профессор внутренне поторапливает его. Уже возле дверей профессор спросил:

«Может быть, вернемся к этому разговору, ну, скажем, во вторник?»

«Спасибо, Борис Николаевич. Но послезавтра я иду на комиссию».

«Жаль. А может быть, вы и правы, Ильин».

В общежитие Ильин пошел пешком. Ему надо было как бы заново перебрать в себе весь разговор, вспомнить его по слову, но вовсе не для того, чтобы определить — ошибся он или нет, так, сразу, отказавшись от заманчивого, в сущности, предложения, — а потому, что разговор с известным ученым доставил ему удовольствие и ему хотелось это удовольствие продлить. Он не ощущал в себе никакой радости от похвалы и никакой гордости от того, что именно его, Ильина, заметили и пригласили, и никакого сожаления от того, что он отказался. Его немного волновало одно — не слишком ли резким был этот отказ и не слишком ли огорчен профессор.

Похвала же не подействовала на него потому, что сам он не считал себя каким-то особенным. В его группе, не говоря уже о курсе, были блестящие студенты, умницы, у которых, выражаясь студенческим языком, наука «от зубов отскакивала», и учились они легко, и спокойно сдавали экзамены на пятерки, и ухитрялись делать еще десятки разных дел. А у него, Ильина, за эти четыре с половиной года — чего греха таить! — бывали и срывы, и тройки, и несколько экзаменов приходилось сваливать со второго захода, чтоб не лишили стипендии. И ничего не успевал, как другие. Он мог по пальцам сосчитать, сколько раз за все эти годы был в театре, Третьяковке или Пушкинском музее… Над ним подшучивали: вот кто грызет гранит! Потом перестали подшучивать, очевидно решив, что парень — тугодум, а то и вовсе средних способностей, вот и берет науку задом, какие уж тут шутки! Он не завидовал тем, кому ученье, да и все в жизни, давалось легко. Такие люди казались ему не очень-то серьезными. Но нельзя же всем быть серьезными! И он удирал со студенческих вечеринок, радовался, если в комнате, где он жил с двумя своими однокурсниками, никого не было. Лампа придвинута к кровати, радио выключено — тихо, спокойно… Ребята ввалятся за полночь, под хмельком: «Ильин, ты привидение! Смылся так, что никто даже не заметил. А по тебе одна девочка весь вечер скучала». Какая еще девочка? Он досадливо захлопывал книгу. Не было у него никакой девочки. Летом он уезжал в Большой город и нанимался на механический завод — в литейный цех, подручным. Это было удобно и ему, потому что в месяц можно было заработать около двух с половиной тысяч, и тем штатным подручным, которые могли уйти на это время в отпуск. Того, что удавалось заработать, хватало на одежку и на добавку к стипендии.

Два дня спустя Ильин уже сидел перед членами комиссии, все такой же спокойный, чувствуя в себе лишь любопытство к тому, как повернется его судьба. Порог, отделявший коридор, где в ожидании своей участи толпились студенты, от этой комнаты, был и впрямь порогом, за которым для всех них начиналось будущее. Входя сюда, Ильин услышал за своей спиной чей-то голос: «Ну, ему-то что, ему на все с кудрявой березы…» Конца фразы он не расслышал. Члены комиссии уже читали его бумаги.

«Вы что же, из Большого города?»

«Да».

«Хотите вернуться домой? С механического завода есть одна заявка. Правда, там не металлургический гигант, а скромный литейный цех…»

«Я знаю», — сказал Ильин.

«Так как же?»

Он улыбнулся, и все было решено. А выходя, он снова услышал за спиной голос — спрашивал один из членов комиссии:

«Это его, что ли, хотел взять к себе Штейн? Не понимаю…»

То, что произошло три дня спустя, было настолько стремительным и неожиданным, что после Ильин не мог вспомнить все подробности. Он стоял на троллейбусной остановке. В памяти остался пронзительный женский крик — Ильин резко повернулся и увидел женщину с ребенком на руках, зажатую дверцей уже двигающегося троллейбуса. Она падала, и раньше, чем Ильин успел сообразить, что женщина падает, — он бросился и успел подхватить ребенка. Троллейбус остановился, дверцы распахнулись, сразу начала собираться толпа. Кто-то ругал водителя: «Носятся, как оглашенные, и на людей плевать!» Кто-то ругал женщину: «Лезет с ребенком, будто ей на пожар». Ильин, держа ребенка, помог женщине подняться. Ее шатало. Ильин прижал ее к себе и сказал: