Семейное дело - [157]

Уже по выражению ее лица он понял — действительно что-то случилось. Она молча прошла в комнату, на ходу поправляя волосы, и только там, вынув из сумочки конверт, бросила его на стол.

— Вот, читай и радуйся. Твое воспитание.

Это было письмо от Сережки. Ильин сразу узнал его немыслимо корявый почерк.

Он читал это письмо быстро, не вдумываясь в обычные слова («У меня все хорошо, а как у вас?»), пока не добрался до того, что заставило Надежду примчаться с дачи последней электричкой.

«Я мог бы оставить этот разговор на потом, — писал Сережка, — но лучше уж сказать все сразу. Так вот, дорогие родители, я решил переходить на вечернее отделение Технологического института. Будем до конца откровенны. В педагогический я пошел, подчинившись желанию мамы. Проучился два года и подумал: а что впереди? Учитель? Конечно, кто-то должен растить будущих Курчатовых и Келдышей, но это не по мне. Нет, меня вовсе не сбили с пути ребята из техноложки, с которыми мы здесь работаем. Я просто подумал о смысле моей будущей жизни. Где я смогу принести больше пользы? Отец всегда учил меня думать над этим, но в выборе моей будущей профессии он не участвовал. К сожалению, отошел в сторону. Словом, произошла ошибка, которую пора исправлять, иначе будет слишком поздно. Очень прошу: не надо только слишком расстраиваться. Ну, потеряю сколько-то времени. Поэтому — просьба: отцу узнать, кем я могу работать на заводе, а всем остальным — не огорчаться и не расстраиваться…»

Там были еще какие-то утешительные слова, но Ильин не стал дочитывать письмо до конца. Все ясно и так. Кончил парень два курса и понял, что попал не туда, — вот и все. Ильин еще помнил лето того года, когда и жена, и тесть с тещей наседали на него: только в педагогический! Потом — аспирантура, большая наука, ученая степень… Уже в самом этом мечтании для Ильина было что-то противное, он пытался возражать, говорил, что выбор должен сделать сам Сережка, и вдруг обычно молчаливый тесть сказал: «Тебе-то что? Ты о нем меньше всего беспокоишься. Он-то тебе не свой». Вот тогда, обидевшись, еле сдержавшись, чтобы не наговорить резкостей, Ильин уехал с дачи в город и больше ни во что не вмешивался.

И вот до чего дошло: выбор был сделан неверный. Возможно, именно ребята из техноложки уговорили его перейти к ним, хотя он и отрицает это для успокоения родных.

— Прочитал? — спросила Надежда. — Ну, что скажешь?

— Скажу, что это его личное дело. Между прочим, я говорил то же самое и два года назад. Только тогда меня обвинили черт знает в чем.

— С тобой невозможно разговаривать, — сказала Надежда. — Ты стал равнодушным человеком. Нет, ты подумай, зачем он учился два года? Еще три, всего три — и диплом в кармане. А вместо этого он хочет идти на завод и учиться на вечернем! Блажь какая-то! Я думаю, что ему просто попалась какая-нибудь девчонка из технологического, вот и задурила мальчишке голову.

— Ну, — усмехнулся Ильин, — не такой уж он и мальчишка. В двадцать с лишним лет человек отдает себе отчет в желаниях и действиях.

— Отчет?! — крикнула Надежда. — Да он всю жизнь жил только твоим умом, и если один-единственный раз послушался меня, то для меня это был самый праздничный день. «Папа сказал… Папа научил… Папа думает так…» Папа, папа, папа!

— И еще девчонка, — засмеялся Ильин, стараясь хоть шуткой успокоить жену.

— Какая девчонка? — настороженно спросила она. — Ты что-нибудь знаешь?

— Ничего не знаю, Надюша. Но ты ведь сама сказала, что это какая-нибудь девчонка задурила ему голову. Так что я, выходит, здесь ни при чем. Идем на кухню. Ты от всех расстройств целый день и не ела ничего, наверно?

Обычно он умел успокаивать ее, но в последние годы это удавалось труднее. Он не понимал, что происходит с женой. Возраст? Не так уж велик — сорок пять. С возрастом люди меняются по-разному: одни становятся спокойнее, терпимее, ласковее, другие, наоборот, теряют большинство прежних добрых качеств. Именно это и происходило с Надеждой. Все чаще Ильин с грустью убеждался в этом. Реже и реже она была ласкова с ним, отстранялась, если он пытался ее обнять, могла ни с того ни с сего бросить какую-нибудь обидную колкость — Ильин отмалчивался, зная, что через минуту она сама забудет об этой колкости, потому что такой стиль разговора становился для нее уже привычным.

Еще тогда, давно, когда они женились, Ильин очень хотел второго ребенка, но Надежда сказала: «Поживем хоть несколько лет для себя». Он согласился. Тем более что на первых порах им было нелегко — одна комнатка на троих здесь, в Большом городе. А потом оказалось — уже поздно…

Все свое свободное время Ильин отдавал Сережке, и тот ходил за ним хвостиком. Если Ильин задерживался на заводе, то уложить Сережку спать было делом немыслимым. Поначалу Ильину — казалось, что Надежда счастлива этим: в семье лад и любовь, — и вдруг вспышка ревности. В первом или втором классе Сережка написал Ильину поздравление с Днем Советской Армии, а несколько дней спустя, Восьмого марта, не поздравил мать!

С этого, сколько он помнил, все и началось — началась борьба за Сережку. Глупо! Будто он, Ильин, нарочно отводил его от матери. «Я вам нужна только для того, чтобы стирать да обеды готовить!» Он утешал ее как мог. Успокойся, глупенькая. Ребенок, мальчишка, всегда тянется прежде всего к отцу. Винтики, гаечки, уверенность в отцовской силе, которую так уважают дети, — все это закономерно. Пройдет время, и он перестанет делить нас.