Семейное дело - [155]

Лодка шла вдоль стены камышей, и Рогов замолчал. Теперь для него наступала та чудесная пора ожидания непременной, обязательной удачи, ради которой стоило вставать ни свет ни заря, идти, плыть, менять места, уставать до чертиков и возвращаться порой с десятком плотвичек на радость соседской кошке.

— Здесь, — шепотом сказал Нечаев, — переставая грести и берясь за якорь.

— А глубина? — так же шепотом спросил Рогов.

— Поставьте метра два. И червей гроздочкой, штуки три сразу.

— Ясно.

Рогов перехватил взгляд Нечаева: тот глядел, как секретарь обкома, прижав к себе удилище протезом, зажимал крючок, насаживал червей, потом неловко перекладывал удилище в руку, и лишь тогда, когда его оранжевый поплавок мягко шлепнулся на воду, Нечаев начал разматывать свою удочку. Очевидно, ждал, не надо ли помочь, подумал Рогов.

Теперь два поплавка неподвижно торчали рядом, будто впаянные в темную воду. Неожиданно поплавок Рогова качнулся, но это была не поклевка. Откуда-то из камышей выскочила мелочь и начала тыкаться носами в его яркий поплавок, играя с ним, как котенок с клубком ниток. Поэтому и щука не берет на блесну, подумал Рогов. Нечаев прав: сытая! Вон сколько малька крутится, а щука, хоть и дура, но если столько жратвы кругом, зачем ей хватать хоть самую распрекрасную железку.

И все-таки он не ожидал, что поклевка будет так скоро. Поплавок медленно, будто нехотя, лег набок и тронулся с места. Мысленно Рогов видел, как там, в глубине, лещ хватает червей своими толстыми губами, поднимая их, будто подбрасывая, и напрягся, чтобы не упустить той секунды, когда поплавок так же медленно пойдет вниз, под воду. Тогда надо сосчитать до семи и подсекать. Так берет только лещ. И, едва пересилив себя, едва досчитав до семи, Рогов резко взмахнул удилищем, сразу ощутив на другом конце лесы забившуюся, сопротивляющуюся тяжесть. Теперь надо было поднять леща. Надо было выволочь его на поверхность, тогда он хлебнет воздуха и спокойно повалится набок. Но лещ упорно тянул в сторону камышей, будто стремясь спрятаться в спасительной подводной чащобе, и Рогов чуть ослабил леску, но так, чтобы все время чувствовать рыбу. Он уже знал, что на крючок сел крупный лещ, и не боялся, что леска не выдержит, — леска-то выдержит, а вот губы у леща слабые… И осторожно, то подтягивая, то отпуская добычу, он с замиранием сердца ждал той минуты, когда можно будет поднять обессилевшую рыбу.

Вот она!

Золотой слиток выплыл из глубины и, еще сопротивляясь, но уже слабо, уже покорившись большей силе, лег набок. Нечаев держал наготове подсачек, — еще несколько секунд, и лещ ввалится в него. Нечаев сам снял его с крючка — лещ зацепился прочно — и бросил рыбу к ногам Рогова.

— С полем, — тихо сказал он. — Килограмма на два с половиной потянет.

— А где ваш поплавок? — спросил Рогов.

Ахнув, Нечаев подсек, и верхушка его удилища изогнулась. Но со своим лещом он справился быстрее — этот был поменьше и сразу зашлепал в подсачек.

Потом, минут через двадцать, Рогов выволок еще одного крупного леща, а у Нечаева в садке плескалось штук пять или шесть красноперок, — вполне можно было пошутить:

— Вам, голубчик, надо еще потренироваться как следует, соответствующую литературу почитать, могу предложить на денек книжку Сабунаева «Спортивная ловля рыбы».

Тогда Нечаев совершенно серьезно, будто не поняв шутки, ответил:

— Так ведь, Георгий Петрович, дело тут вовсе не в науке.

— А в чем же, если не рыбацкий секрет?

— Я же знал, что вы сегодня пойдете рыбу ловить.

— Ну и что?

— Ну, и нанял водолаза. За счет завода, разумеется. Сидит он вот здесь, на дне, и вешает самых больших лещей на ваш крючок.

— Н-да, — так же серьезно ответил Рогов. — Не завидую я вам. Строгий с занесением — как минимум.

— Это за что же? — деланно удивился Нечаев.

— За подхалимаж и растранжиривание заводских средств на водолаза, — сказал Рогов.

Оба тихо рассмеялись.

Уже совсем рассвело. Неподалеку из камышей выплыла кряква и за ней выводок — пушистенькие комочки, потешно торопящиеся за матерью. Солнечные блики играли на воде, от них начинало рябить в глазах. Начали летать стрекозы, временами присаживаясь на поплавки. Клев кончился, будто вся рыба, устав от утренней кормежки, залегла отдохнуть до вечера. Теперь уже можно было говорить громко.

Рогов вытянул ноги в тяжелых сапогах и откинулся на корму. Щурясь, он глядел на Нечаева и думал, как одежда меняет людей. На Нечаеве был тренировочный костюм и старая, латаная куртка, должно быть прослужившая ему не один год. Да и я, наверно, выгляжу не лучше: потертые штаны и свитеришко с заплатами на локтях… Хорошо сидеть вот так, когда улов — лучше некуда, волнение улеглось, и выходной день еще впереди.

— Так как, Андрей Георгиевич, доживем до понедельника или малость поговорим сейчас? Рыба-то вежливая, не помешает…

— В выходной день о делах? — спросил Нечаев. — Да еще в шесть утра, да в лодке, да без бумажек…

— А что? — усмехнулся Рогов. — Даже интересно! Что же касается бумажек, то, например, три бумажки из министерства я наизусть помню.

— Я тоже, — ответил Нечаев, поняв, что шутливый разговор кончился и, несмотря на то что они сидели в лодке, а не в кабинете секретаря обкома, в старой одежонке, а не в пиджаках и галстуках, они сейчас те, кто есть: секретарь обкома партии и секретарь парткома завода газовых турбин. И что вот сейчас будет совсем-совсем иной разговор, тот самый, который должен состояться лишь послезавтра, но по чистой случайности начался сегодня.