Семейное дело - [116]

— Собираетесь дать мне бой? — усмехнувшись, спросил Силин.

— О чем вы говорите, Владимир Владимирович? — поморщился Нечаев. — Положение тяжелое, и оно касается не только вас. Я знаю, что это временно, нам нужно два месяца, чтобы наконец-то избавиться от старых ошибок в планировании, но эти два месяца надо пережить с наименьшими потерями.

Силин испытующе разглядывал Нечаева: нарочно успокаивает или держит все-таки камень за пазухой? Он знал, что Нечаев заходит утром в партком, а через полчаса его уже там нет. Весь день в цехах. И когда его заставал там обеденный перерыв, шел в цеховую столовую с парторгами участков, чтобы, не теряя времени, поговорить в очереди или за обеденным столиком.

Знал он и то, что в феврале Нечаева свалил грипп. Эпидемия гуляла по городу, и на заводе болели многие. Но Нечаев пролежал только три дня и вышел на работу, даже не удосужившись закрыть бюллетень. Из заводской поликлиники Силину позвонила главврач Раиса Давыдовна и чуть не плача попросила «что-нибудь сделать с Нечаевым». Силин ответил: «А что я могу сделать?» Впрочем, он все-таки зашел в партком и еще с порога сказал:

— Слушайте, вы что — мальчишка? Кому нужна эта бравада?

— Никому, — кивнул Нечаев. — Только заразу разношу по цехам.

— Бросьте, — поморщился Силин. — Честное слово, это мальчишество. Шли бы вы домой и отлежались, как положено. Ей же богу, справимся.

Нечаев развел руками.

— Ну, раз директор приказывает…

Он ушел и пролежал еще четыре дня. Силин не звонил ему, но Раиса Давыдовна докладывала ему каждый день, как Нечаев: это она делала по просьбе Силина. Грипп как грипп. Прошел, и все.

— Как вы спокойно говорите об этом, — сказал Силин. — «Временно», «надо пережить»… Я достаточно поработал на своем веку, чтобы знать то же самое. Но, в отличие от вас, я не склонен к такому спокойствию. Я привык, чтобы план у меня выполнялся по часам. Вас, кажется, никогда не драли на балансовой комиссии в министерстве? Очень маленькое удовольствие, уж поверьте мне…

— Послушайте, Владимир Владимирович, — мягко сказал Нечаев, — вы издергались сами и дергаете людей. Я уже говорил вам как-то, что мелочной опекой ничего не добьешься. А мне в цехах снова жалуются на Силина, и я понимаю, почему жалуются… Когда-то и мне хотелось кому-нибудь пожаловаться. Хотите, скажу откровенно? Мне кажется, вы сейчас испытываете какую-то неуверенность в самом себе.

— Посоветуете начать с валериановых капель?

— Я не врач, Владимир Владимирович, у меня другая профессия. Но я знаю одно: вы привыкли к постоянному успеху в жизни, малейшие неудачи нарушают эту привычность. Вы скажете — неудач не должно быть? Они были, есть и будут. Конечно, руководству завода, и вам в том числе, в свое время не удалось строго научно обосновать план, вот сейчас это и сказывается, да тут еще и освоение новой продукции… Будем бороться, — уже совсем весело закончил он. — Помните, у Лермонтова: «Как жизнь скучна, когда боренья нет».

Эта неожиданная веселость резанула Силина. Какой оптимизм! «Будем бороться», да еще со ссылкой на Лермонтова! Как будто до сих пор я сидел сложа ручки.

Потом он долго думал, зачем вообще приходил Нечаев? Сообщить, что вопрос о плане будет поставлен на ближайшем парткоме, а заодно и пожурить, и успокоить? Хватит мне борьбы, я не мальчик, не юноша, я хочу жить спокойно и уверенно. Я хочу забывать обо всем на свете, когда рядом Катя, — и не могу. Она часто спрашивает: «О чем ты задумался?» — и это ревнивый вопрос. Ей кажется, я мечусь между ней и женой, глупенькая! Она не понимает, что, если у человека на плечах такой завод, он не может уйти от своих раздумий, даже оставаясь наедине с любимой женщиной…

С Ворониной он виделся реже, чем ему хотелось бы. Каждая встреча была действительно спасением от трудных дневных забот. Несколько часов, проведенных вместе, приносили тяжелую физическую усталость, он возвращался домой и сразу ложился спать, порой даже не отвечая на тревожные вопросы Киры. Видимо, она что-то узнала о заводских неполадках, скорее всего, от Заостровцевых — и это хорошо!

Но чем дольше он встречался с Ворониной, тем больше привязывался к ней, тем острей становилась тоска без нее. Как-то раз он подумал: а если я уйду к ней совсем? Будет шум, будут всякие разговоры — ну и что? Потом все уляжется, и лишь злоязыкие люди, увидев их вместе, будут язвить: «Вон Силин с молодой женой».

Кира? Кире можно все объяснить. Конечно, ей будет плохо, потом тоже все уляжется. Он не жалел ее в своих раздумьях о будущем, и там, в этих раздумьях, для нее уже не было никакого места.

Сегодня после разговора с Нечаевым он решил: уйду раньше, поеду к Кате. Действительно, надо немного успокоиться. Он позвонил в редакцию и, услышав голос Ворониной, на секунду замер.

— Наконец-то, — сказала Воронина. — У меня уже нет никаких сил ждать.

— Очень трудно вырваться, — сказал он.

— Я знаю, Володя. Кое-что слышала краем уха. Дома поговорим.

Вот как! Стало быть, и до редакции уже добрались какие-то слухи? Он не выдержал и спросил, что же именно слышала Воронина.

— Мне неудобно говорить отсюда, — тихо сказала она. — Сегодня на летучке редактор предупредил всех, чтобы завод не хвалили.