Семейная тайна - [31]

Газету со статьей «Опыт новатора Примакова — всем рабочим!» Дмитрий Матвеевич бережно упрятал в деревянный сундук. «Глубоко не засовывай, — прозорливо сказала жена, — небось не раз и не два доставать будешь. Положь сверху». Дарья оказалась права. Примаков часто лазал за газетой, клал на стол, старательно разглаживал тяжелыми мозолистыми ладонями, с непреходящим чувством удивления и страха вглядывался в знакомое и в то же время какое-то чужое лицо — круглое, с припухшими, будто лишенными костной опоры щеками, с торчащими во все стороны мягкими прядями волос. От частого доставания газета быстро обветшала, поистерлась на сгибах. Примаков аккуратно соединил четвертушки прозрачной клейкой лентой. Хорошо получилось.

Теперь Дмитрия Матвеевича знали не только на заводе, но и в городе. Незнакомые люди подходили на улице, здоровались. Иногда обращались с просьбой о помощи. А то просто так — постоят, побалакают и довольные отходят. Часто похваливали: «Хороший ты мужик, Матвеич. Свой в доску. Со всеми улыбчив, прост… Не так, как некоторые».

Примаков исподволь, незаметно убеждался: его неожиданное возвышение принято людьми как должное.

И все же время от времени стучала в голове беспокойная мысль: кому обязан он всем этим — славой, почетом, орденами? Шустрым газетчикам, раструбившим о нем на всю область? Или самому себе? Однажды не вытерпел, задал этот вопрос старому рабочему Егору Рогову, у которого еще до войны в учениках ходил. Рогов ответил:

— Посмотри на свои руки, Митя, видишь? Тут ногтя нет, здесь мозоли, тут ссадины. Кожа черная, металлическая пыль так въелась, никаким скребком не отдерешь. Рабочие руки. Я тебя с малолетства знаю. От работы не отлынивал, больше других у верстака горбатил. Не было случая, чтобы от невыгодного задания отказался или товарищу не подсобил. А война пришла, взял в руки винтовку и пошел. Не твоя вина, что до Берлина не дошел, раны не позволили. Но ты и тут не сдался. Тебя, помню, кладовщиком сделать хотели из уважения к твоим ранам — не захотел. В цех вернулся снова за верстак. И работаешь дай бог каждому. С первой строки на Доске почета не слезаешь. Нет, Митя. Ты, когда в президиуме сидишь, за чужие спины не прячься. И грудь держи колесом, чтобы ордена твои всем были видны. Ты их честно, кровью и потом заработал.

И еще вот что тебе скажу. Ты не о том кумекай — почему тебя когда-то из многих отличили да вперед двинули. Не о том, не о том, парень. Ты думай, как дальше жить. Чтоб не уронить своей славы. Каждым днем, каждым словом и шагом своим должен людям доказывать: не ошиблись, мол. Достойный я. Вот так, парень.

Примаков улыбнулся: он для Рогова так и остался парнем, каким тридцать лет назад пришел в его бригаду.

Из слов старого рабочего Примаков сделал такой вывод: теперь от него потребуется нечто большее, нежели требовалось прежде. Он с готовностью разъезжал по другим предприятиям с лекциями о передовом опыте, выступал на сессиях облсовпрофа, ездил с Громобоевым в командировки, пробивал вопросы, которые, по мнению директора, надо было пробить.

Весть о смене руководства в цех принес Шерстков, худой, мосластый, злой парень, недавно за пьянку переведенный из слесарей в подсобники.

— Вот скоро твой Громобоев начнет во дворе козла забивать, тогда, Примаков, запоешь! — сказал он.

— Какого козла? При чем тут Громобоев? — не понял Дмитрий Матвеевич. — Несешь невесть что, знаешь-понимаешь…

— Какого козла? Обыкновенного! Доминошного. Думаешь, век ему директорствовать? Хватит.

— Что он тебе плохого сделал?

— А что хорошего? Он на машине ездит, а я пешком хожу. Это тебе опасаться надо…

— Мне-то чего опасаться? Как был слесарем тридцать лет, так и останусь.

Шерстков смотрел на него, нагло ухмыляясь.

— Слесарем останешься. Это точно. А зарплату тебе как станут выводить, как мне — что натопал, то и полопал, или как? А в командировки новый тебя будет таскать с собой или как?

Что верно, то верно: прежний директор без Примакова в столицу не ездил. «Где мой верный Лепорелло? — спрашивал он секретаршу своим глухим хриплым басцом. — Скажи, чтоб собирался. Едем одиннадцатичасовым!»

Примакову два раза повторять не надо. Собирается в путь-дорогу. Вынет из шкафа темно-синий шевиотовый костюм, к лацкану которого раз и навсегда, намертво, пришпилены ордена, медали, различные знаки и значки, достанет с полатей серый фибровый чемодан с коричневыми кожаными углами, побросает туда вещички — и готов. Только жене скажет: «Готовь, мать, список да деньжат побольше, что смогу, привезу, того-етого. Если, конечно, время позволит, знаешь-понимаешь. А то начнет директор по главкам да министерствам таскать, свету белого не увидишь».

Зачем директор таскал своего верного Лепорелло — Примакова с собой в командировки? О, тут у него был свой расчет. Дмитрий Матвеевич в костюме с «цацками» придавал своей круглой физиономии хитровато-простецкое выражение и направлялся вместе с директором в министерство.

В просторных, обшитых деревом кабинетах Дмитрий Матвеевич в нужный момент по знаку Громобоева выходил вперед и мягким южным говорком доказывал, просил, а иногда требовал — не от своего, конечно, имени, а от лица рабочего коллектива, который наказал ему, своему полномочному представителю, поехать в столицу и отыскать правду.