Семь красавиц - [14]

А когда мы, пир окончив, речи повели, —

Множество подарков ценных слуги принесли.

Счесть нельзя богатств, какие мне он расточил.

Все мои — к своим подаркам присоединил.

Отдав мне дары с поклоном, сел и так сказал:

«Столько, сколько ты сокровищ мне передавал,

Ни одна сокровищница в мире не вмещала!

Я доволен и своею прибылью немалой.

Друг, зачем же нужно было столько мне дарить?

Чем могу за несказанный дар я отплатить?

Стану, как ты пожелаешь, я тебе служить.

Жизнь одна во мне, но если смог бы положить

Десять жизней я на чашу тяжкую весов, —

Я не смог бы перевесить данных мне даров!»

«Разве душу перевесит этот жалкий хлам?» —

Молвил я и сделал бровью знак моим рабам,

Чтоб они в мое жилище быстро побежали,

Чтоб еще в подвале тайном золота достали.

Золотых монет, в которых чистый был металл,

Дал ему я много больше, чем дотоль давал.

Он же, не угадывая, что хитрю я с ним,

Мне сказал смущенно: «Был я должником твоим, —

Отдарить тебя, я думал, мне пришла пора...

Ну — а ты в ответ все больше даришь мне добра...

Устыжен я. И не знаю, как теперь мне быть.

Не затем, чтобы обратно в дом твой воротить,

Все твои дары сегодня я тебе поднес,

А затем, что в нашем скромном доме не нашлось

Ничего, чем за щедроты мог бы я воздать.

Но к богатству ты богатство даришь мне опять.

Слушай же — отныне буду я твоим рабом,

Иль свои дары обратно унеси в свой дом».

И когда я убедился в дружбе мясника,

Увидал, что бескорыстна дружба и крепка, —

Я ему свою поведал горестную повесть,

Ничего не скрыв, поведал, как велела совесть.

Рассказал ему, что бросил трон и царство я

И тайком ушел в чужие дальние края,

Чтоб узнать, зачем в богатом городе таком

С радостями ни единый житель не знаком.

Почему, не зная горя, горю преданы

Горожане здесь — и черным все облачены...

А когда мясник почтенный выслушал меня,

Стал овцой. Овцой от волка, волком от огня —

Он шарахнулся, и, словно сердце потерял,

Словно чем-то пораженный, долго он молчал.

И промолвил: «Не о добром ты спросил сейчас.

Но ответ на все должник твой нынче ж ночью даст».

Только амброй оросилась к ночи камфара

И к покою обратились люди до утра,

Мой хозяин молвил: «Встанем, милый гость, пора,

Чтоб увидеть все, что видеть ты хотел вчера.

Встань! Неволей в этот день я послужу тебе,

Небывалое виденье покажу тебе!»

Молвил так, со мною вышел из дому мясник,

Вел меня средь сонных улиц, словно проводник.

Шел он, я же — чужестранец — позади него.

Двое было нас. Из смертных с нами — никого.

Вел меня он, как безмолвный некий властелин.

За город привел в пределы сумрачных руин.

Ввел в пролом меня, где тени, как смола, черны,

Словно пери, скрылись оба мы в тени стены.

Там увидел я корзину. И привязан был

К ней канат. Мясник корзину эту притащил

И сказал: «На миг единый сядь в нее смелей,

Между небом и землею будешь поднят в ней.

Сам узнаешь и увидишь: почему, в молчанье

Погруженные, мы носим ночи одеянья.

Несказанная корзине этой власть дана,

Сокровенное откроет лишь она одна».

Веря: искренностью дружбы речь его полна,

Сел в корзину я. О — чудо! Чуть ногами дна

Я коснулся — слоено птица поднялась она,

Понеслась корзина, словно вихрем взметена,

И в вертящееся небо повлекла меня.

Чары обвили корзину поясом огня.

До луны вздымавшаяся башня там была.

Сила чар меня на кровлю башни подняла.

В узел, черною змеею, свился мой канат.

Брошен другом, там стоял я, ужасом объят.

Я стонал, об избавленье господа моля.

Сверху небо — и во мраке подо мной земля.

Высоко на кровле башни, в страхе чуть дыша,

Я сидел. От этой казни в пуп ушла душа.

Было страшно мне на небо близкое взглянуть,

 А глядеть на землю с неба как я мог дерзнуть?

И от ужаса невольно я глаза закрыл,

И покорно темным силам жизнь свою вручил,

Н раскаивался горько я в своей вине.

Горевал я об отцовском доме и родне...

Не было от покаянья радостнее мне.

Полный горьких сожалений, я горел в огне.

Надо мною проплывало время, как во сне,

 Вдруг примчалась птица с неба, села на стене,

Где один я плакал в горе. Села, как гора,

Велика, страшна, громадна, — черного пера.

Хвост и крылья, как чинары — густы и тенисты.

Лапы, как стволы деревьев, толсты и когтисты.

Как колонна Бисутуна — клюв ее велик,

Как дракон в пещере — в клюве выгнулся язык.

И чесалась эта птица, перья отряхала,

Расправляла хвост и шумно крыльями махала,

И когда она подкрылье черное чесала, —

Раковину с перлом алым на землю бросала,

Пыли мускусной вздымала облако до звезд

Каждый раз, как расправляла крылья или хвост.

Вскоре   птица погрузилась надо мною в сон,

И в ее пуху дремучем был я схоронен.

Думал: «Коль за птичью ногу крепко ухвачусь,

С помощью ужасной птицы наземь я спущусь,

Пусть внизу беду любую для себя найду...

Силой же своей отсюда вовсе не сойду.

Злобный человек со мною подло поступил,

Предал мукам, клятву дружбы низко преступил.

Или он моим богатством завладеть желал —

И затем меня на гибель верную послал?..»

Так томился я, покамест не зардела высь.

 Смутно голоса земные снизу донеслись.

Сердце птицы застучало бурно надо мной.

Птица крыльями всплескала бурно надо мной.

Крылья шире корабельных поднятых ветрил.

Встал я, лапу страшной птицы крепко обхватил,