Интересно отметить, как этот миф используется для оправдания случаев реального инцеста, имеющих место в наши дни. К примеру, некий мужина из того же клана, что и Мокадайю, по- пытался следующим образом объяснить и оправдать преступление этого последнего перед племенной моралью. Он рассказал, как Мокадайю приготовил масло кокосового ореха, заряженное любовной магией, дабы вызвать ответное чувство совсем в другой девушке; как Инуведири, войдя в дом, неосторожно пролила немного этой жидкости и оказалась захвачена любовной магией; как она сбросила свою травяную юбку и улеглась обнаженная на лежанку в страстном ожидании брата. Как, войдя в хижину и увидев ее наготу, — а может быть, тоже ощутив на себе влияние магии, — он воспламенился страстью. Такой пересказ, или, скорее, копия известного нам мифа был сознательно предложен мне в качестве защиты данного преступника; он имел целью показать, что именно рок, а не проступок, был причиной того отвратительного действия, о котором шла речь. Миф тем самым использовался в качестве парадигмы, объясняющей действительность, — чтобы содеянное сделалось более понятным и приемлемым для туземцев. Психология, проявившаяся в таком использовании этого мифа, делает функцию самого мифа более ясной для исследователя данного общества.
Вполне подпадающий под могущественное табу, соблазн инцеста, возможно, даже усиливается под его воздействием — из-за неотразимой прелести, которой запретный плод всегда обладал, обладает и будет обладать для человеческого существа. В какой степени психоанализ может помочь нам решить данную проблему, а где он просто вносит путаницу в вопрос, я уже пытался ответить в предшествующей работе[149]. Здесь же мне хотелось бы только повторить, что, сопоставляя миф об инцесте с реалиями жизни, рассматривая его в одном ряду с типичными сновидениями тробрианцев, их непристойной лексикой и отношением к табу в целом, мы находим удовлетворительное объяснение его кажущимся странностям — причем на основании фактов, а не гипотезы.