Секретарь - [35]

Спальня Мины оказалась в самом конце справа, так далеко от комнаты родителей, как только было возможно, и мне подумалось, что Мине наверняка было одиноко лежать здесь ночами. Даже если бы она расплакалась, ее бы не услышали.

Я знала, каково это – лежать в постели и надеяться, что кто-нибудь придет тебя утешить. Проходит время, и ты сначала привыкаешь утешаться сама, а потом и вовсе отучаешься плакать.

Остановившись у окна, я выглянула наружу, но в темноте сельской местности не разглядела ничего. Как отличался этот вид от другого, из окна спальни моего детства! Под моим окном никогда не бывало совсем темно – там светили уличные фонари, я, стоя у окна, могла заглянуть в окна домов напротив – увидеть, как чужие семьи ужинают все вместе, смотрят телевизор, и даже когда шторы в окнах задергивали, на тонкой ткани без подкладки отчетливо вырисовывались движущиеся тени.

Я слышала, как Дэйв ходит по коридору, открывает и закрывает двери, заглядывает в каждую комнату. Дойдя до двери детской Мины, он остановился. Я уже успела снять чехол от пыли с широкой кровати и убедилась, что она полностью заправлена. Услышала, как Дэйв повернул ручку двери, вошел и остановился, глядя на меня. Я закрыла глаза в ожидании, когда он закроет дверь. И подойдет ко мне.

– Завтра мне бы хотелось уехать пораньше, – заговорил он. – Я обещал в обед отвезти мальчишек на футбол. Вам удобно будет здесь, наверху? Я пойду спать вниз.

– Меня все устраивает. Спокойной ночи, Дэйв, – не оборачиваясь, откликнулась я.

Когда он ушел, я осмотрела комнату. Почти ничто в ней не указывало на то, что когда-то здесь была детская: все игрушки, разумеется, давным-давно убрали. Остались лишь выстроившиеся на стеклянной крышке туалетного столика миниатюрные фарфоровые зверюшки. Кажется, их называли «уимзи»[5]. Сейчас их коллекционируют, хотя ума не приложу почему. По-моему, эти уродцы выглядят дешево.

Я взяла с туалетного столика щетку для волос – миниатюрную копию той, которую видела на туалетном столике леди Эплтон, – и провела ею по волосам, прислушиваясь к звукам в доме. В трубах шумела вода – это Дэйв заходил в туалет, – скрипели половицы, дребезжали оконные стекла. Под стеклом на туалетном столике лежала фотография. На ней я впервые увидела леди Эплтон, и этот образ запомнился мне надолго. С виду она полностью соответствовала определению, которое дала ей Мина: у моей матери холодное сердце.

На этом снимке она выглядела не как мать, а как модель со страницы модного журнала: сидит на садовом стуле, волосы зачесаны высоко на макушке, темные очки, помада, в одной руке – сигарета, в другой – бокал с коктейлем. Мина, лет четырех от роду, у ее ног на ковре – точно в такой же позе, как мать: держит чашку, оттопыривая мизинчик, в одной руке и карандаш в другой, как будто курит сигарету.

Я вернула фото на место, взяла одну из фарфоровых фигурок, белку, и повертела в руках. И увидела, что снизу на этикетке детским почерком подписано «Браунлоу». Как мило, подумала я. Мина дала имена всем фигуркам, приклеив к ним снизу крошечные этикетки. Белка, кролик, барсук, олененок, еж и ласка. Браунлоу, Персивал, Симпсон, Лансинг, Хогарт и Мактолли. Той ночью, лежа в постели, я чувствовала, как их глазки-бусинки изучают меня в темноте.

Теперь, когда мне не спится, я, вместо того чтобы считать овец, мысленно перечисляю имена этих зверьков и представляю себе, как белка, кролик, барсук, олененок, еж и ласка шествуют по полям и пожирают их, вонзая в дерн острые мелкие зубки.

23

Приезда Мины и возвращения в сколько-нибудь привычную колею я ждала с нетерпением. Но, едва войдя в кабинет тем утром в понедельник, сразу поняла: что-то не так. Прежде всего потому, что Мина уже была на месте, хотя я поставила перед собой задачу явиться как можно раньше. Жалюзи в ее кабинете были опущены, и я, пока снимала пальто, услышала, как она говорит с кем-то по телефону по-французски. Благодаря учебе в Швейцарии ее французский был беглым. В отличие от моего, так что я хоть и слышала ее, но не понимала. Похоже, она разговаривала со своей матерью: обе они предпочитали общаться друг с другом по-французски. Из уст Мины этот язык звучал не слишком приятно, в нем чувствовалось что-то скорее германское, чем галльское. Мне казалось, это было следствием натянутых отношений между ними.

Я ушла готовить кофе и фруктовую тарелку – дозу витамина С, чтобы смягчить стресс от смены часовых поясов, от которого, как я знала, она страдает, если прилетела домой накануне вечером. Потом постучалась к ней и вошла.

– Доброе утро. – Я поставила поднос и направилась к окну, чтобы поднять жалюзи. – Как прошел ваш отпуск?

Я думала, она вернется отдохнувшая – ведь как-никак суд уже выигран и остался позади, она провела шикарную неделю на Карибах, – но она была как комок нервов. Это ощущение витало в воздухе. Она подняла взгляд, и у меня от жалости к ней защемило сердце. Я видела перед собой испуганного ребенка с широко распахнутыми от страха глазами. Она перевела взгляд с меня на экран компьютера, потом снова на меня. Мне вспомнился случай с Клиффордом Фрейзером и ежедневником, но я твердо знала: что бы ни обеспокоило ее на этот раз, я тут ни при чем. На ее лице не отражалось ни гнева, ни раздражения, – только полная беспомощность.