Седьмой переход - [34]

А несчастья тем временем начали постепенно, как бы сами собой, отступать в той же последовательности, с какой они входили в семью Максима. Наладилась переписка с Крагуевацом — и опять повеселела Эмилия. Вскоре у нее родилась вторая дочь, названная Дарьей в честь «русской бабушки». Глядя на жену, приободрился и Максим, В позапрошлом году его вызвали в заводоуправление, предложили прежнюю работу.

— Извините, мы вас уволили напрасно, — сказал директор.

У Максима чуть не навернулись слезы: он понял, что признан, наконец, за человека. Но в конструкторское бюро не пошел, встал к станку в ремонтном цехе...

Леонид Матвеевич терпеливо выслушал Речку, задумался. Когда-то бойкий мальчуган мечтал объехать тридевять земель, добраться до тридевятого государства. Что ж, и объехал, и побывал в песенной Италии, из которой еле выбрался. Очень хотелось ему встретиться один на один с «самым главным из всех фашистов». Что ж, пусть главный-то предпочел уклониться от встречи, приняв яд в подвале имперской канцелярии, но зато с его подручными русский парень сталкивался много раз лицом к лицу: и в штыковой атаке, и в гестаповском застенке, и на партизанских тропах. Все было. Прошел огонь и воды и медные трубы. И так долго ходил по мукам, что и свои люди будто усомнились в нечеловеческих страданиях солдата.

— В партии так и не восстановили его? — спросил Леонид Матвеевич.

Нет, не восстановили. Потому он и недоверчив к переменам своей жизни. Замкнутый стал, неразговорчивый. Трудно Эмилии с ним. Хорошо еще, что не пьет, а то бы пиши — пропала буйная головушка...

На другой день, под вечер, Леонид Матвеевич отправился к Максиму пешком, чтобы заодно уж взглянуть на старый город, где прожил в молодости — шутка ли! — целых четыре года. (Да и неудобно подкатывать на Егоровой «Победе» к человеку, попавшему в беду).

Недалеко от излучины реки, где Урал неожиданно встречается с левобережным притоком Ярь и сразу же, чуть ли не под прямым углом, сворачивает в горы, на отчаянный прорыв,— там, за невысокой дамбой, облицованной плитняком, стоял на отшибе, в конце извилистой улочки Шевченко, недавно надстроенный двухэтажный дом. Леонид Матвеевич без труда нашел его по неоштукатуренному второму этажу, о котором, кстати, упомянул Егор Егорович.

У крыльца беззаботно играли дети. Верховодила всеми смуглая девчушка с белым бантом в взвихренных волосах. Леонид Матвеевич остановился поодаль от ребят, докуривая сигарету частыми затяжками. Присматриваясь к этому племени младому, незнакомому, он увидел другую «брюнетку», совсем маленькую, лет пяти. «Сестры»,— безошибочно отметил он и, сунув мундштук в карман, подошел к старшей.

— Скажи, Милица, папа дома?

Девочка окинула его быстрым взглядом, насторожилась.

— Папа? — нет, его нет. А вы кто будете? Я не знаю вас, дядя.

— Давай знакомиться,— улыбнулся Леонид Матвеевич и протянул ей руку.

— А мама дома, дома, дома!..— пританцовывая, затараторила маленькая Дарья.

— Отлично! Проводи-ка меня к маме.

— Идемте,— серьезно сказала Милица, сердито посмотрев на младшую, не в меру восторженную сестренку.

Пока Леонид Матвеевич нескорым шагом поднимался на второй этаж, вслед за старшей, гостеприимная малышка оказалась уже наверху и, взобравшись на подоконник, всей ладошкой нажимала кнопку громкого звонка.

— Нэт мне покоя от тэбя...— устало заговорила худенькая женщина, широко распахнув дверь, но тут же замолчала, испуганно повела надломленной бровью, и Леонид Матвеевич, встретившись с ней взглядом, удивился глубине ее ожидающих черных глаз.

— Я друг Максима Никоноровича, хочу видеть его,— объяснил он как можно покороче и помягче.

— Проходитэ, муж скоро будэт,— не меняя выражения миловидного лица, посторонилась хозяйка.

— Если разрешите, я подожду...

— Да-да, разумэца,— отвечала она, делая сильные ударения на первых слогах и привычно сокращая гласные.

После темного коридора, заставленного всякой домашней утварью, квадратная комната показалась Леониду Матвеевичу слишком светлой, он даже прищурился от обилия света. Широкие, венецианские окна были раскрыты настежь. Прямо — у наружной стены притулился однотумбовый письменный столик, заваленный газетами и книгами; влево от него стояла простая железная кровать, убранная белым покрывалом, у изголовья — другой столик, туалетный, с овальным зеркалом и женскими безделушками; правую часть занимали девочки,— тут восседал на стареньком диване плюшевый Мишка, в углу, за диваном, нашлось место для детской кроватки и ящика с игрушками. Все выглядело очень скромно, за исключением игрушек. Игрушки были дорогими.

Он присел на венский стул и еще раз осмотрелся, невольно подивившись тому, как эта сербская женщина нашла в одной-единственной комнате столько уютных уголков: для мужа, для себя, для старшей дочери-школьницы и для малышки. Обратив внимание на фотографию — панораму Белграда с видом на устье реки Савы, Леонид Матвеевич встал, подошел поближе.

— Знакомый городок.

— Как, вы был у нас, в Югослави? — спросила хозяйка.

Леонид Матвеевич обернулся: Эмилия с надеждой и страхом смотрела на него, не в силах пошевельнуться.