Седьмой переход - [32]

И вот она стоит сейчас перед ним, совсем не гордая, уставшая от домашних хлопот, нисколько не похожая на ту пламенную деятельницу, что и умом и красотой дивила всех ярских комсомольцев. Только глаза, одни большие ее глаза будто прежние: в них еще видятся и отблески пионерских костров на берегу Яри, и отсветы огней рампы Народного театра, и знакомая игра этих янтарных искорок. Нет, то все, впрочем, чудится. Взгляни смелее, ну-ну, еще: ведь перед тобой совсем-совсем другая женщина — Зинаида Никоноровна Речка. «Извини, пожалуйста» (она извиняется!) и, приосанившись с несвойственной ей тяжеловатой грацией, идет на кухню. Он провожает ее грустным взглядом, вспоминая свои мальчишеские выходки, возведенные когда-то в степень трагической любви шекспировских героев...

Первая неловкость прошла, исчезла, и за праздничным столом, рассеянно слушая сбивчивое Зинино повествование о житье-бытье, Леонид Матвеевич не мог отделаться от одной и той же мысли: «Чужие, совсем чужие, знаем только имена друг друга». Ему сделалось тоскливо. Верно говорят, что новые встречи с первой любовью приносят либо разочарование, либо беду, и очень редко — радость.

Явился Геннадий.

— Знакомься, Ленечка, наш наследник! — торжественно представила его Зинаида Никоноровна.

— Ого, какой богатырь вымахал! — Лобов приподнялся, подал ему руку. — На голову выше отца!

— Но весь в мать — сладу нет,— весело заметил Егор Егорович.

— Инженер.

— Инженер-десятник! — подхватил Егор Егорович.— Когда-то еще станет инженером-сотником, тем более, инженером-тысячником, долгонько ждать! Я, Леонид Матвеевич, стараюсь держать молодежь в черном теле. Помнишь, как нашего брата держали? Тут у меня старая, проверенная метода.

— Постой ты, Гора, со своей методой,— вступилась Зинаида Никоноровна.— Правда, сын у меня хороший?

— Привыкла расхваливать парня с пеленок.

— Сие ничего не значит,— возразил Леонид Матвеевич.— Молодежь все равно знает себе цену.

Геннадий чувствовал себя стесненно. Не вступая в разговор, он ел окрошку и бегло взглядывал то на мать, то на гостя, занятых своей беседой. Ленечка? Так это тот самый Лобов, о котором иной раз, подтрунивая над матерью, вспоминал отец в семейном кругу Кашириных. Интересно, как они встретились? Грустно им? Или радостно? Или просто любопытно посмотреть друг на друга? Ведь для мамы юность и «Ленечка» неразделимы. Так всегда, наверное, все несбывшееся поэтизируется.

Выходя из-за стола, Геннадий с подчеркнутым уважением простился с Лобовым и тут же поспешил на стройку, в комсомольский штаб, чтобы не мешать старшим вдоволь наговориться о былом. Зинаида Никоноровна и Леонид Матвеевич переглянулись многозначительно. «Видишь, жизнь прожита не даром»,— сказал ему ее взгляд. «Да, действительно, жизнь-то пролетела»,— ответил он, с необыкновенной отчетливостью поняв все значение минувших десятилетий и почти физически, с легким испугом ощутив скорость времени.

— Ты к нам надолго, Леня? — поинтересовалась Зинаида Никоноровна.

— Пока нашего брата не доконает, до тех пор не уедет! — оживился подвыпивший хозяин.

— Гора!

— Дня два-три пробуду.

— Сегодня же перебирайся к нам,— тоном пионервожатой распорядилась Зинаида Никоноровна.

— Хорошо, спасибо,— поблагодарил Леонид Матвеевич, на какую-то долю минуты узнав в ней ту, далекую его любовь, что не давала ему покоя столько лет.

— Какое безобразие! Приехал в Ярск и на глаза не показывается. Ай-яй-яй! Плохо я тебя воспитывала, плохо!..

По всему видно, ей и самой хотелось войти в роль «товарища Зины», но ничего не получалось: слова не те, манеры не те и главное — «зритель» уже не тот. И все отчетливее понимая это, она переходила на спокойный, учтивый тон гостеприимной хозяйки. Когда Егор Егорович снова оставил их вдвоем, отправившись на террасу, за пепельницей, она спросила полушепотом, заговорщически:

— Ну, а как вы там встретились с Настенькой?

Леонид Матвеевич виновато пожал плечами, отвел взгляд в сторону. В его душе противоборствовали два разных чувства: глухое, смутное разочарование, вызванное этой встречей с Зиной после давным-давно пережитого, и удивительная, тревожная радость, не дававшая ему покоя с того дня, как он увидел Анастасию Никоноровну.

10

— Что с Максимом, где он? — помедлив, в свою очередь спросил Леонид Матвеевич, рассматривая старинную семейную фотографию Кашириных.

— Это печальная история, Ленечка. Брату не повезло. Если все наши горести и за все время собрать вместе, то они и десятой доли не составят его горя.

— Настя мне ничего не говорила.

— Ей, бедной, тоже досталось за братца. Одно время чуть не освободили от работы.

— Да что случилось?

— Я расскажу тебе все по порядку,— пообещал Егор Егорович.

...Леонид Матвеевич долго не мог уснуть: припоминал шустрого, сообразительного Максимку, с таким удовольствием передававшего секретные записки старшей сестре Зине, впрочем, всегда за маленькое вознаграждение — пяток конфеток, пачка пробок для «пугача» или картинка из старого журнала. Если не оказывалось под рукой ни того, ни другого, ни третьего, Максимка верил в долг, однако до поры до времени. Как-то Лобов задолжал ему за несколько записок кряду, и он наотрез отказался принять очередную почту. Зато в следующий раз, порадованный целым пакетом сливочных ирисок, мальчуган не только выполнил задание, но и принялся убеждать Зину, чтобы та «поскорей выходила замуж за дядю Леню». Невозможно было представить дом Кашириных без этого семейного почтальона, «офицера связи» при влюбленных, не выдавшего ни одной девичьей тайны своих сестер, даже под угрозой отцовского ремня... Что же случилось с Максимом?..