Седьмой переход - [19]

Все началось с того, что кто-то из работников Госплана натолкнулся на «скандальное» нарушение государственной дисциплины: Южноуральский совнархоз намеревался достроить, наконец, дамбу в Ярске. Откуда взялись деньги? Предполагалось снять миллион рублей с какого-нибудь третьестепенного объекта, где ассигнования все равно не могли быть освоены. Только предполагалось. Ни одной копейки не было истрачено. Но и этого оказалось вполне достаточно для обвинения. Впрочем, для вящей убедительности добавили пункт второй: достройка Ярского драмтеатра. По соседству с ним возводился шикарный, с полным набором излишеств, очередной Дом культуры — образчик былой министерской чересполосицы, однако ж обвинители и не заметили сего.

Тенденциозность была настолько очевидной, что ни у кого, конечно, не поднялась рука на Рудакова. Все кончилось, как сам он невесело шутил, «всесоюзной проработкой». Но переболев, Нил Спиридонович приобрел долгосрочный «иммунитет» против собственной смелости в строительных делах. «Может, я ошибаюсь?» — спрашивал себя Лобов. Ему очень хотелось ошибиться в данном случае. Бывают же у председателя совнархоза минуты просветления, к примеру сегодня, когда он прямо и резко заговорил о судьбе металлургического комбината. Стало быть, есть еще порох в пороховницах!..

Пройдет немного времени, in все убедятся в том, что та же дамба крайне нужна Ярску: не может двухсоттысячный город без конца подвергаться наводнениям, когда весенний Урал-гуляка вымахивает из берегов. И во всяком случае, раз уже начали строить, надо доводить дело до конца, не бросать деньги на ветер...

Рассуждая так, Леонид Матвеевич успокаивался. По все же его тревожило неудачное вступление Рудакова па пост председателя совнархоза. Трудновато придется и ему, Лобову. Он-то определенно ввяжется в эту затянувшуюся перебранку с перестраховщиками. Ново-Стальский комбинат строится почти двадцать лет и до сей поры не имеет ни прокатного цеха, ни аглофабрики. Завод Южуралмаш тоже не закончен, хотя мог бы встать вровень со своим свердловским тезкой. В целом по области в «незавершенке» омертвлено до полмиллиарда целковых. Оборудование, завезенное много лет назад, старится морально. А в Госплане аккуратненько разделили двадцать миллиардов, ассигнуемых совнархозу на семилетку, на семь равных частей. Что ж, если не согласятся на перераспределение средств по годам и объектам, то придется писать в ЦК. Да, прямо в ЦК. А Рудаков? Поддержит или нет? Пойдет вместе или останется в сторонке? Что за вопрос,— определенно поддержит. Бывало он отстаивал и не такие идеи. Временная у него эта «моральная старость». Нил Спиридонович еще встряхнется, покажет себя, непременно покажет. И землистое лицо его порозовеет, и опущенные плечи расправятся по-молодецки. У каждого случается упадок сил на шестом десятке лет, но есть у людей рудаковской складки вторая молодость, пусть и покороче первой, но зато ярче мыслями, непреклоннее в своих решениях.

Леонид Матвеевич наспех закусил в переполненной столовой, залпом выпил стакан теплого кофе, взял в буфете две пачки папирос, чтобы уже хватило на весь день, и пошел к себе наверх, пружинистым скорым шагом подымаясь по людной, главной лестнице.

В приемной его ждал высокий, могучий человек в голубенькой рубашке, сером пиджаке, наброшенном на плечи (жарко!) и с соломенной шляпой в руках.

— Сухарев,— отрекомендовался он.

— Мы с вами встречались, только давным-давно,— сказал Лобов, сразу же узнав в нем былого комсомольского оратора и своего недавнего попутчика на перегоне Степная — Южноуральск.

— Никогда не надеюсь на чужую память,— в шутку, многозначительно заметил Сухарев.

— Напрасно. Проходите, пожалуйста... Слушаю вас.

— Кстати, мне самому хотелось бы послушать вас,— Родион Федорович назвал газету, по поручению которой зашел побеседовать о строительных делах в Южноуральской области.— Меня интересует ваше мнение, как человека нового.

— Я собираюсь в Стальск и Ярск. Вернусь, тогда пожалуйста, с превеликим удовольствием поделюсь своими впечатлениями. Л сейчас что скажешь? Только что заседал совет, шел разговор о металлургическом комбинате...

— О, это сложная, противоречивая история.

— Комбинат в какой-то мере стал жертвой «безответной любви»: министерство черной металлургии было к нему абсолютно равнодушным.

— Для меня лично ваша эмоциональная оценка прошлого несколько неожиданна,— Родион Федорович удивленно взглянул на Лобова, в котором с трудом узнавал прежнего Леньку-осоавиахимовца.

— При чем тут чувства? Я инженер, привык считаться с фактами...— и Леонид Матвеевич, еще не остыв после встречи с председателем совнархоза, начал излагать факт за фактом.

Сухарев умел слушать разных людей с неподдельной заинтересованностью, без обычного в таких случаях самопринуждения. Откинувшись всем корпусом на спинку кресла, покачивая головой в знак согласия, он молча поощрял собеседника, чтобы тот — упаси боже! — не остановился перед чем-нибудь самым деликатным. Но Леонид Матвеевич и не думал останавливаться, ему вдруг захотелось в открытую поговорить с этим человеком, безвыездно живущим тут, в Южноуральске. Не зная, впрочем, что произошло за последний год с ученым экономистом Сухаревым, он довольно метко бил по его чувствительным местам. Начал издалека, с прошлогоднего разгрома антипартийной группы, затем перешел к догматикам помельче, привыкшим строить 'социализм в «устаревшей ведомственной опалубке сороковых годов», хотя и люди, и время, и размах стройки — все уже совсем другое в «век сборного железобетона».