Седьмой переход - [20]

Родион Федорович болезненно поморщился от этих слов: еще никто так дерзко не сравнивал старую организацию управления хозяйством с бросовой опалубкой. Сейчас он готов был изменить своей благоприобретенной привычке журналиста — затеять спор, схватиться: пусть знает, с кем имеет дело. Однако сдержался: вряд ли стоит с типичным хозяйственником начинать дискуссию на теоретическую тему.

Лобов тем временем с той же легкостью перешел к злоключениям Ново-Стальска, точно издревле существовала связь между догматизмом и какими-то там схемами обогащения ярских руд.

Родиону Федоровичу казалось, что зампред совнархоза просто-напросто издевается над ним, понаслышавшись всякой болтовни о недавнем его грехопадении. И ему уже становилось невмоготу выслушивать длинные разглагольствования москвича, одетого в элегантный костюм, этакого чистюли из заоблачных госплановских высот. Стараясь все же побороть свою неприязнь, он то и дело встречался с теплым, добродушным и улыбчивым взглядом Лобова, словно ищущего поддержки v сверстника по комсомолу.

— Как летит время!.. — говорил Леонид Матвеевич.— Помню, я был мальчиком на побегушках в Южноуральском губсовнармме. Преотличная должность — курьер! Всегда в курсе дела. Какие заботы одолевали тогда совнархоз? Заготовка дров, даже кизяка, ремонт шорной мастерской, вывозка спирта с уцелевшего после дутовцсв заводика, пуск старенького бельгийского дизеля на городской электростанции, учет безработных на бирже труда... А сейчас: девонская нефть, легированная сталь, никель, медь, тяжелое машиностроение, новые города, можно сказать, великое переселение комсомольцев на восток... Впрочем, не то еще будет,— добавил он, подмигнув Сухареву по-свойски.

Родион Федорович нерешительно поднялся.

— Благодарю за чистосердечное интервью.

— Вряд ли пригодится для печати,— улыбнулся Лобов.

— Ну и пусть. Зато мне лично вы доставили удовольствие,— сказал Родион Федорович, подавая руку через стол.

Он набросил пиджак на плечи, направился к выходу. Его раздумчивый, мерный шаг, волевой, царственный поворот крупной головы заставили Леонида Матвеевича как бы очнуться, вспомнить Настю. Будто почувствовав это, Сухарев обернулся, сказал уже с порога:

— Навестите нас в свободную минуту.

— Да, совсем забыл, я недавно пообещал Анастасии Никоноровне зайти, но никак не смог. Передайте, пожалуйста, мое извинение.

— Что вы, пустяки! — в замешательстве проговорил Сухарев и широко распахнул тяжелую, обитую дерматином дверь.

«Надо же мне было закатывать речи перед ним, еще вообразит черт знает что»,— пожалел Лобов. Действительно, нелепо получилось: встретились, ну, допустим, не друзья, но все-таки знакомые, и ни единым словом не обмолвились о прошлом. Выходит, нечего было вспоминать, хотя когда-то с полгода состояли в одной ячейке союза молодежи.

...«Собственно, а зачем я к нему заявился? Нашел приятеля!— сердился на себя Сухарев, шагая уже по улице.— Захотелось отвести душу — как-никак вместе ходили в комсомольских юнгштурмовках. Вот он меня и отчитал. Так мне и надо. Это, видно, Настя восстановила его против меня. Расплакалась, конечно, перед своим бывшим ухажером, ничего не утаила. Тот и приободрился, заговорил о «жертвах безответной любви» времен министерских, об «устаревшей ведомственной опалубке сороковых годов». Но я в долгу не остался: пусть поразмышляет на досуге о своей «эмоциональной оценке прошлого».

Сухареву не хотелось признаться себе в том, что он фактически искал какой-нибудь поддержки у Лобова, как у человека нового в Южпоуральске. И промахнулся—вместо поддержки получил такую отповедь. Ну, ясно, тут без Настиного вмешательства не обошлось. Чего она хочет? И без того все отвернулись от него, Родиона Федоровича Сухарева. Иные даже здороваться перестали, а иные, завидев его издалека, ускоряют шаг, делают вид, что торопятся, и, проходя мимо, небрежно кивают головой, как случайному знакомому. Незримая грань отчуждения пролегла между ним, Родионом, и всеми его земляками.

Вот еще одним противником больше — вернулся из дальних странствий товарищ Лобов, «курьер Южноуральского губсовнархоза». Как он начал проводить сегодня параллели между двадцатыми и пятидесятыми годами! Ловкий чертежник! А какой тон, какая осанка, какая самоуверенность! Знает цену каждому своему слову — привык распоряжаться судьбами людей. Такой не оступится. Не из опрометчивых. Но, черт возьми, как же все-таки он, Родион, не подумал об этом раньше? Да что общего может быть у кандидата экономических наук, которому давно пора носить в кармане диплом доктора, с этим инженером, избалованным почестями и должностями! Что ему принципы большой политики — было бы теплое местечко, да увесистый оклад, да персональная машина...

Родион Федорович неловко, как падающий, вскинул руки: рядом с ним, пронзительно скрежеща тормозами, остановилась запыленная «Победа». И тут же его оглушил свисток милиционера. На тротуаре кто-то крикнул: «Человека задавили!» Родион смущенно улыбнулся, переминаясь с ноги на ногу, и стал протискиваться сквозь толпу любопытных. «Здесь не переходят улицу, я сигналил, гражданин, наверное, глухой!..» — оправдывался перед кем-то молоденький водитель. А Родион Федорович старался поскорее затеряться среди толпы, которая, того и гляди, его же и обвинит в нарушении правил уличного движения. Уж он-то, Сухарев, давно не верит в солидарность пешеходов...