Седьмой переход - [112]

— Кого я вижу — Илья Леонтиевич! — воскликнул Лобов. — Какими судьбами? Когда? Вот не ожидал встретить вас в нашем департаменте!

— Если гора не идет к Магомету...

— Каюсь, виноват! Сколько раз был летом в Ярске и все не мог выбрать часок-другой, чтобы заглянуть к вам, дорогой Илья Леонтиевич!

— Ты бы все равно не застал меня.

— Что, опять великое кочевье? А как же яблоневый садик, помните, показывали весной?

— Не выйдет из меня мичуринца, поздно взялся.

Они прошли в лобовский кабинет, заставленный шкафами, в которых хранились образцы южноуральских руд и нерудных ископаемых—строительных материалов. Жилинский снял поношенный серый плащ, присел к столу, все еще осматриваясь вокруг: ему определенно нравилась «геологическая обстановка» этой комнаты.

— Надеюсь, в наши края?

— Слыхал о такой специальности — «толкач»? Предусмотрительный «толкач» всегда берет с собой запасный бланк командировочного удостоверения, чтобы наверняка хватило на полный срок.

— Что же вы собираетесь проталкивать?

— Приозерное.

— Я так и знал!

— А чего в таком случае хитришь?.. — И старик вдруг разгорячился.— Да ведь Приозерное наверняка ваш главный козырь! Я не преувеличиваю. Нисколько! Покойный Ферсман назвал ярские богатства жемчужиной Урала. Академик понимал толк в драгоценностях. Но я даже не представляю, какое еще сравнение подобрал бы Александр Евгеньевич для Приозерного. Что там Канада, снабжающая никелем весь капитализм! Скажу по секрету, Канада отступает теперь не на второй, на третий план. Нуте-ка, прикиньте, что это значит! Надо ударить во все госплановские колокола, именно во все! Надобно начинать строительство комбината, если не в текущем году, то с весны будущего года. Обязательно! Непременно! Не ждите, пока разведчики оконтурят, одну за другой, все залежи никеле-кобальтовой руды. Наверняка не скоро оконтуришь эту махину. Растормошите Министерство геологии, поторопите тугодумов-проектировщиков, стучитесь во все двери и начинайте, начинайте с богом, как говаривали раньше...

Леонид Матвеевич не прерывал его, весело приглядываясь к этому человеку, который всю жизнь посвятил кропотливому поиску счастливых кладов. Ему и тут, в кабинете, не сиделось: он шагал и шагал по зелененькой дорожке, скупая, впрочем, осторожно, будто шел по заросшему тюльпанами лужку.

Илья Леонтиевич говорил не стесняясь в выражениях, хотя был очень деликатным. Наметанным глазом бывалого разведчика он ясно видел то, что смутно представляли себе строители, по горло занятые текущими делами.

— Правительство уже приняло решение о Приозерном, — сказал Леонид Матвеевич.

— Верно?!. А я распинаюсь, точно на митинге. Нехорошо, нехорошо играть в прятки с пенсионерами. Все хитришь! Нуте-ка, рассказывайте, голубчик.

— Вот, пожалуйста, Илья Леонтиевич, — и Лобов протянул ему скрепленную стопку документов.

— Нуте-ка, нуте-ка... О, это здорово, это большущее дело! — он мельком пробежал текст постановления и принялся читать и перечитывать приложения.— Извольте видеть, даже название города налицо — Светлый. Неплохо окрестили этот солнечный уголок Зауралья, где и посейчас можно встретить на озерах красавцев-лебедей. Ну, вот и все... — вздохнул Илья Леонтиевич, будто пожалев, что драться больше не за что, а для розыска еще одного такого клада не хватает второй жизни.

Он снова встал и пошел вдоль шкафов, покачивая головой. Осененный какой-то догадкой, вернулся к столу, взял свой чемоданчик, открыл, пошарил рукой среди вещиц, припасенных в путь-дорогу.

— Позволь подарить тебе одну штучку по такому поводу. Возьми, Леонид Матвеевич, на память... Ну-ну, я не обеднею!..

На ладонь Лобова грузно лег кусочек комплексной руды, изрезанный багровыми, охристыми, зелеными прожилками; грани его, пообтертые рукой геолога, отливали многоцветием металлов, причудливо соединенных воедино: тут была представлена чуть ли не третья часть тех земных сокровищ, что значатся в русской гениальной описи, которую дал миру Менделеев.

— Самая первая моя находка, — сказал Жилинский. — С нее все и началось.

«Действительно, — охотно согласился Леонид Матвеевич, — с этого кусочка ярской полиметаллической руды и началось сотворение индустриальных центров Южного Урала в тот первоначальный, неимоверно тяжкий переход, когда мы двинулись в грядущее и пошли без передыха, без привалов...»

Была лунная ночь.

Лобов возвращался домой позже обычного. Порывисто дул юго-западный теплый ветер — к дождю. В темно-синих разводьях наволочного неба мелькала огнистая луна. Как она спешит сегодня, уходя из-под прицела! Лезвие ее зазубрилось от вязких осенних туч, которые ока, уже не успевает распластывать надвое и лишь торопливо подрезает их лимонные закраины.

Только что передали по радио, что вторая космическая ракета идет точно по заданному курсу. «Не успеет Рудаков, срочно вызванный в Москву, сойти на перрон Казанского вокзала, как последняя ступень ракеты достигнет цели», — улыбаясь, подумал Леонид Матвеевич.

Неторопливо шагая по улицам притихшего города (южноуральцы, конечно, сидят у своих приемников и репродукторов), Леонид Матвеевич, уставший и воодушевленный, мысленно спрашивал каждого из близких ему людей: «Ну, так что же сие значит?» Рудаков бы ответил сдержанно и деловито: «Что касаемо наших ракетостроителей, то неплохо у них получается». Жилинский восторгался бы по-стариковски: «Извольте видеть, куда махнула, скажу вам, по секрету, уральская легированная сталь!» (Будто и нет у нас другой стали, кроме его — уральской). Максим Каширин сказал бы просто, как говорил его отец: «В самом деле, чистая работа». Речка бы приосанился и глуховато пробасил: «Вообще, доложу тебе, новость, — знай, мол, нашего брата!» А Сухарев (эх, Родион Сухарев!) опять бы, наверное, отделался замечанием о «слишком эмоциональной оценке фактов». И женщины — Анастасия, Вася-Василиса, Эмилия — как и полагается женщинам, ответили бы наперебой: «Изумительно! Потрясающе! Прекрасно!» Женщины не пренебрегают громкими словами... Однако почему ж он не вспомнил товарищ Зинаиду? Ведь именно с ней, начитавшись романов Герберта Уэллса, он подолгу спорил о «машине времени». Зина поучала: надо добывать хлеб насущный, не витая в облаках. И Леня — осоавиахимовец, «без пяти, минут стратонавт», горячо упрекал ее в неумении мечтать. Она посмеивалась над ним, называла его среди подруг чудаком-лунатиком. Впрочем, Зина и любовь Ленькину считала неземной, не от мира сего. Милая, далекая пора юности!..