Себастьян, или Неодолимые страсти - [67]

Больше они не открывались. Констанс нашла одеяло и накрыла им Шварца. Потом она прибралась в комнате, вытерла доску, заменила диктофонные записи и переставила несколько книг на полках. Револьвер, а также кипу и талес, приготовленные для самоубийства, Констанс не тронула, чтобы не оставить отпечатков пальцев и не привлечь внимания полицейских, так как настала их очередь определять назначение предметов. Сняв трубку с телефонного аппарата, она позвонила Грегори, рассказала ему о признании Шварца и попросила сообщить о его смерти в полицию.

— Я же, — проговорила она, — собираюсь зайти к Сильвии. Надо сказать ей, что я вернулась из Индии и теперь буду сама ее лечить.

Перспектива была не из приятных, и Констанс почувствовала, как слезы наворачиваются ей на глаза, когда она шла между соснами в направлении небольшого современного корпуса, в котором жила Сильвия, — жила уже много лет. Собственно, это было ее основное жилье, и ей разрешили обставить его и украсить по собственному вкусу, так что ее комнаты ничем не напоминали больницу, в первую очередь благодаря великолепным обоям и резной массивной прекрасной мебели времен Второй Империи. Здесь было много книг и картин. Старомодная, с балдахином, кровать стояла у стены, на которой висел гобелен, несколько выцветший, но еще очень красивый, с изображением охотников, трубящих в рога и загоняющих олениху. Забив ее, они приказали слугам отнести ее домой, а сами поскакали прочь на фоне холодного итальянского неба в лабиринт покрытых туманной дымкой озер и романтических островков. Олениха лежала в углу и, тяжело дыша, исходила кровью и слезами, как женщина. Сама Сильвия была чем-то похожа на нее, но слезы высохли у нее на ресницах, и она лежала на кровати работы дамасских мастеров, крепко закрыв глаза, хотя и не спала. Но даже не открывая глаз, она знала, кто пришел к ней. Ее разум медленно избавлялся от действия лекарств, чтобы встретиться с печалью и тоской, вызванными уходом Шварца в другой мир.

— О Господи, дорогая, он был прав, а я не поверила ему, когда он сказал, что вы вернетесь. О, моя единственная любовь, моя Констанс! Мне не терпится послушать ваши рассказы об Индии — какая она, Индия, там и вправду спокойно? Констанс, возьмите меня за руку.

И она протянула ей руку, дрожавшую от волнения первой после долгой разлуки встречи.

Любовь не признает ни людей, ни обстоятельств — она сметает на своем пути все препятствия. Страстная духовная привязанность Сильвии осталась прежней, может быть, даже стала глубже из-за отсутствия объекта ее любви. Теперь она старалась понять и смириться с долгим пустым периодом в своей жизни, своего рода символом которого стала Индия, с покаянным молчанием Эроса — в минуты ее относительного просветления Шварц понимал, что она не хуже него разбирается в психоанализе: и это было довольно страшным предзнаменованием того, что она вылечится и вернется к так называемой нормальной жизни (Господи, что это такое?). Парадокс заключался в том, что в периоды ухудшения она частенько демонстрировала куда лучшее понимание себя, чем в другое время. Индия, Индия, повторяла она — другого способа восстановить утерянную связь с возлюбленной Констанс она не знала.

— Индия очень изменилась? Все еще такая же голодная, опьяненная богом и усеянная засохшими экскрементами? Когда я была там, очень давно, задолго до вас, задолго до того, как полюбила вас, я чувствовала, как луна моего несуществования становится полной. Больше всего мне запомнился аромат магнолий. Глубокая печаль казалась очень полезной. Быть цельной личностью означало предавать природу. Теперь все иначе, потому что я предала брата, обратившись к вам, я вся с головы до ног во власти великолепной цельнотканой эйфории. В моих мыслях ваши поцелуи одевают меня звено за звеном в кольчугу. Он отослал вас, чтобы спасти меня, а на самом деле это грозило мне гибелью!

— Он умер!

— Он умер!

Получилось так, что эхом отозвавшаяся фраза сделала реальными смерть и разлуку. Неожиданно Констанс ощутила, что у нее подгибаются колени, она распадается, становится бесформенной, у нее хрустят суставы. Она упала на кровать и потом сколько-то времени пролежала в доверчивых объятиях Сильвии, испытывая нарастающее напряжение, от которого когда-то пыталась «убежать в Индию». Сильвия целовала ее со всей осторожностью страстного отчаяния, вот-вот перейдущего в восторг. А Констанс не могла не удивляться тому, как сильно ее тянет к Сильвии. Словно гравитационное поле окружило их, определяя неизбежность обремененных печалью ласк. Казалось, их слезы и вздохи исходят из некоего общего источника любви и грусти, и, лишь ощутив ладонь Сильвии сначала на своей груди, а потом в заповедном месте, Констанс очнулась, пришла в себя и оказалась перед демонами выбора. Может ли она пойти на это и утолить любовь прекрасной незнакомки? Уже задавая себе этот вопрос, она поняла, что готова на все и ее собственные поцелуи становятся горячее, покорные волшебным чарам Сильвии. Хватит о Нарциссе! Она была в ужасе от сильного чувства, завладевшего ее сердцем, и даже сама не совсем понимала, что это всего лишь реакция на смерть Шварца. Это из-за нее Констанс потеряла самообладание, а вместе с ним и способность оценивать ситуацию. Она потерялась, утонула, если можно так сказать, поэтому теперь льнула душой и телом к Сильвии, словно та была спасательной шлюпкой, радуясь тому, что может владеть хрупким телом, изящными руками и тонкими выразительными пальцами. Да и быть любимой казалось ей сущим раем после всего пережитого.