Сценарии перемен. Уваровская награда и эволюция русской драматургии в эпоху Александра II - [166]
Объективность соответствовала художественности, обнаруженной Никитенко в языке и слоге пьесы и также противопоставлявшей автора литературным «реалистам»:
Она написана стихами и отличается таким безыскусственным изяществом речи, какое редко мы находим у наших драматических писателей <…> Во всем виден художественный такт автора, вполне понимающего требование простоты и естественности, без потворства притязаниям грубого и одностороннего литературного реализма (Отчет 1874, с. 27–28).
Отмечая в комедии недостаток драматизма и ослабленность интриги, подменяемой монологами главных героев, рецензент был готов простить их именно во имя «литературности» произведения, которая, по его мнению, противостояла реализму. Эту идею Никитенко прямо проговорил в черновом автографе и снял, вероятно, чтобы его похвала не казалась чрезмерно ограниченной:
Литература, при высокой важности ее назначения, при трудностях, сопряженных с развитием и редкостию замечательных талантов, более чем какое-либо другое человеческое дело нуждается в смягчающих обстоятельствах на суде критики975.
Черновой автограф позволяет узнать и то, в каком контексте Никитенко прочитал «Разоренное гнездо». Разумеется, сатирическая стихотворная комедия, направленная против современного общества, представляющая зрителю целую галерею современных типов и построенная на обличительных монологах героев, не могла не показаться ему похожей на «Горе от ума»: «…быв написана стихами, она отличается такою разговорностию, легкостию и непринужденностию языка, какой едва ли можно указать в драматических наших произведениях после Грибоедова»976.
Интерпретируя «Разоренное гнездо» как современное «Горе от ума», Никитенко опирался к тому же на своего друга и литературного единомышленника – такого же умеренного прогрессиста, защищавшего автономию литературы от натиска «утопистов». Это был И. А. Гончаров, в 1872 г. (за два года до конкурса) опубликовавший свою знаменитую статью «Мильон терзаний». В статье Гончаров трактовал Чацкого как абсолютно положительного героя – точно так же, как Никитенко воспринял Балкашина. Автор «Мильона терзаний» так же был уверен в том, что Чацкий, потерпев поражение в борьбе с московским обществом, в итоге оказался прав с точки зрения неизбежного исторического прогресса:
Старая правда никогда не смутится перед новой – она возьмет это новое, правдивое и разумное бремя на свои плечи. <…> Чацкий сломлен количеством старой силы, нанеся ей в свою очередь смертельный удар качеством силы свежей. <…> Чацкий неизбежен при каждой смене одного века другим977.
Итак, Никитенко, видимо, счел нужным наградить пьесу «Разоренное гнездо» как отрадное явление в русской литературе, противостоящее «грязи» реализма, осуждающее нигилистические веяния, тесно связанные с этим нигилизмом и защищающее либеральные представления о прогрессе от критики радикалов.
Все эти аргументы, однако, наталкиваются на один факт – под девизом «To be or not be» скрывался вовсе не какой-то неизвестный защитник высокого искусства, а Д. Д. Минаев – очень известный поэт некрасовского направления, фельетонист и пародист, один из руководителей сатирического журнала «Искра» и вообще заметный представитель радикального движения в русской литературе978. Поступившая на конкурс пьеса (под новым названием «Спетая песня», отсылающим как раз к цитированному Никитенко монологу) была напечатана в пятом номере «Вестника Европы» – уже после того, как Никитенко получил ее на отзыв, но задолго до награждения. В конце сентября, уже после заседания комиссии, под исходным названием она шла на сцене московского театра979. Как минимум двое членов комиссии, несмотря на все это, не знали, за (или против) кого голосуют. Об этом свидетельствует письмо Я. К. Грота Веселовскому, отправленное 14 сентября 1874 г. (то есть уже после решения) и выдержанное в несколько озадаченном тоне:
Вот Вы наконец открыли, где была напечатана наша комедия. Я отыскал в своем экземпляре «В<естника> Е<вропы>», который перед отъездом в деревню только слегка просмотрел. Выходит, что при представлении на конкурс пьеса действительно еще не была напечатана. Теперь вскрытие девиза было бы, конечно, смешною комедией. Придется прямо заявить в отчете, что пьеса между тем была напечатана под другим заглавием и принадлежит такому-то980.
Однако трудно предположить, что Никитенко мог быть столь же неосведомлен, как Грот и Веселовский. Во-первых, он был неплохо знаком с издателем «Вестника Европы» М. М. Стасюлевичем и вряд ли не имел никакого представления о публикациях на страницах его журнала; во-вторых, вообще, судя по всему, старался следить за текущей литературой. По опыту службы в цензуре Никитенко не мог не знать о том, каких взглядов придерживался старый сотрудник «Искры», неоднократно вызывавшей серьезные претензии у этого ведомства. Судя по всему, академический рецензент не только был в курсе авторства пьесы, но и знал о реакции на нее русской прессы – именно этим и объясняется высокая оценка «Разоренного гнезда».
Пьеса Минаева далеко не во всем похожа на то, как ее охарактеризовал Никитенко. Показавшийся академику идеальным положительным героем и рупором авторского мнения Балкашин, например, вряд ли мог восприниматься как резонер. Напротив, похоже, что к точке зрения автора ближе автобиографичный персонаж Сарматов, которому в списке действующих лиц дается такая характеристика:
