Санньяса или Зов пустыни - [20]

И так же нам необходимо отказаться от санньясы или, скорее, того, что думают или говорят о ней, от всех определений, которые ей дают, от всех форм, которыми её выражают. Лишь это будет критерием её подлинности. Но когда всё будет отброшено, что же останется?

Когда некто воплощённый оставляет тело

И освобождает себя от него, что остаётся?

То, лишь То!

То, что есть Чистота; То, что есть Брахман; То, что именуется Бессмертным.

На чём утверждены все миры и за пределы чего невозможно выйти;

То, лишь То!

(Катха Упанишада, 2.2.4, 2.2.8)[115]

Да, остаётся только «То, лишь То!». Но останется ли некто, кто сможет сказать «То», помыслить или почувствовать Это? Для себя самого — того, о ком мы продолжаем говорить, — он в блаженстве без остатка исчез в тайне своего Источника.

От зова Духа нельзя избавиться. Ничто не может по‑прежнему иметь значение или ценность для того, на кого снизошёл Дух. У него даже нет больше прошлого или будущего. Все его планы, пусть даже самые возвышенные религиозные устремления, унесены прочь, как листья, подхваченные ветром. Это подобно смерти, забирающей кого‑то юным, полным надежд, от кого мир ожидал так много. Он уходит в безмолвие, куда никто не сможет больше проникнуть, в гробницу, двери которой запечатаны изнутри.

Пробуждение не следует путать с каким‑либо особенным человеческим или религиозным состоянием, с каким‑то специфическим образом жизни или локой, с какой‑либо причиной, уводящей человека «прочь». Даже Будда Гаутама, равно как и индусская дхарма, кажется, слишком сильно связывал возможность пробуждения с монашеским образом жизни. Но дживанмукта не отличается каким‑то конкретным знаком, как и Иисус не дал никакого описания тому, кто воскрес из мёртвых.

Самоосознание — это величайший миф[116] веданты. Когда Шри Рамана говорил, что последнее препятствие к осознанию — это сама идея о том, что некто должен стремиться к нему, он, в действительности, провозглашал окончательную чистоту Духа, которая делает человека совершенно свободным и разрушает этот последний «узел сердца», хридаягрантхи. Это эквивалент «тёмной ночи души», как называл её Иоанн Креста[117], который учил, что окончательный акт единения и совершенной любви — это акт столь духовный, что ничто в нашей тварной природе не способно почувствовать или удержать, понять или выразить его. Это происходит вне понимания или восприятия нашего ума. Но нечто в нас знает, что Оно есть, асти. Оба этих великих провидца отказывались допускать, что окончательное совершенство, пробуждение, имеет нечто общее с пространством, или временем, или даже мыслью. Совершенно ошибочно пытаться достичь какого‑то конечного опыта, в результате которого некто сможет считать себя «самоосознавшим человеком». Поиски подобного опыта или состояния «самоосознания» в мире пространства и времени, или даже в области психики, будут лишь свидетельством отсутствия самой простой чистоты и ясности, необходимых для окончательного пробуждения. Пока кто‑то говорит о самоосознании и особенно когда приписывает её своей конкретной личности — это лишь пародия, низведённая на уровень ума (манаса), ставшая объектом мысли (пусть и «духовным»), и потому совершенно неспособная привести к подлинному освобождению (мокше). Никто не может самоосознать себя, никто не пробуждается, не бывает даже самого пробуждения — и это не игра слов. Эвамвид — тот, кто познал То, — лишь улыбается и ничего не говорит, или, может быть, танцует как безумец, или, возможно, остаётся полностью неподвижным и безразличным.

Поэтому мы должны принять тот факт, что ничто в нас не способно обрести или достигнуть этого самоосознания, главного мифа веданты. После того как дэва этого мифа проявлен и обнаружен, все другие дэвы растворяются без лишних слов. Они исчезают; лишь Брахман, Атман, истинное Я сияет в Своём собственном свете, а всё прочее лишь освещается Им:

Эта высшая обитель Брахмы, в которой утверждено

И вслед за которой сияет всё мироздание;

(Мундака Упанишада, 3.2.1.)

Лишь её светом озаряется всё;

И всё сущее — лишь отблески её сияния.

(Мундака Упанишада, 2.2.11)[118]

Когда раскрыт этот главный миф, все прочие мифы будто озаряются изнутри и раскрывают свои секреты. Это тот самый смертоносный яд, который кеши носит с собой, упиваясь им из одной чаши с Шива‑Рудрой (Ригведа, 10.136).

Но возможна ли такая абсолютная чистота? Даже сам этот вопрос способен разрушить жизнь того, кто спрашивает. И лишь тот может ответить на него, кто встретил на своём пути кеши, истинного гуру. От него он получает непостижимую дикшу, которая не зависит от чего бы то ни было и в которой всё сущее раскрывается перед ним. Такой гуру не имеет вамши, позволяющей ему инициировать других, не рецитирует никакой мантры, почитаемой в традиции. Он даже не даёт дикшу сознательно, ибо у него нет и мысли, что он — гуру. Если он делает какие‑то жесты, то лишь спонтанные и неожиданные. Если он произносит какие‑то слова, то лишь естественно рождающиеся из внутреннего Источника, прямые и непосредственные. Это мауна‑дикша, безмолвное посвящение, бесконечно чистое общение в самой Тайне недвойственного Духа; взгляд, который пронзает до самых глубин; объятия, снимающие все различия…