Санньяса или Зов пустыни - [17]

. Подобным образом, лишь когда пророк Илия был взят от своего ученика Елисея на огненной колеснице — тому был дарован Дух[101]. Дух, имя которому Ветер, ничем не ограничен; его лока — акаша, бесконечное пространство, как в сердце, так и во Вселенной. Дух, имя которому Огонь, испепеляет всё, что приближается к Нему. Истинное «крещение Духом» есть погружение в огонь, выход за пределы всех миров, всех форм и всех имён. Там осознаётся лишь сам Дух. В осознании Духа осознаётся Иисус; в осознании Иисуса человек, наконец, обретает своё истинное Я. И тогда остаётся лишь гуха, пещера сердца, Безмолвие Отца, экам эва адвитийям, Единого без второго.

IV. Отречение от отречения. (Туриятита)

Трансцендентный характер санньясы — это именно то, что заставляет некоторых людей решительно отвергать саму возможность её существования как института в рамках какой‑либо социальной или религиозной структуры. И для них утверждение, что санньяса есть «знак за пределами всех знаков» — пустая игра слов, лишь вновь и вновь демонстрирующая: человек попал в сети майи. Санньяса есть лишь внутренний опыт, и ничто иное. Санньяси — это человек, которого Дух сделал «единственным», экаки[102]. И потому всякая попытка создать организацию санньяси, определить их численность или включить их в определённый класс — это отрицание самой сути санньясы. Санньяси уникален, каждый конкретный санньяси уникален, как уникален сам Атман, пребывающий за пределами любых различий; он — экариши[103], ибо никто не отличен от него, никто не является для него «иным». У санньяси нет своего места, нет локи. Его единственная лока — атма‑лока, которая одновременно есть и а‑лока (не‑сущая) и сарва‑лока (вездесущая). Он не может пребывать в двойственности (двандва) к чему‑либо, и потому, если появляется «класс санньяси», самой санньясе приходит конец.

Они отреклись от мира — замечательно! Теперь они принадлежат к локе, «миру» тех, кто отрёкся от мира! Они образуют некое новое сообщество, собственную «группу», становясь своего рода духовной элитой, отделённой от обычных людей и призванной поучать их, словно «книжники и фарисеи», чьё поведение заставляло даже Иисуса, исполненного сострадания, терять самообладание. Затем развивается целый свод правил поведения, даже более жёсткий, чем в миру, со своими титулами, почтительными приветствиями, иерархией и прочим. Шафранные одежды становятся не столько знаком отречения, сколько принадлежности к «ордену свами». Поистине, редки те из них, кто, если и не требует, то хотя бы не ожидает особого уважительного отношения в связи со своим одеянием. Вместе с дикшей они получают доступ в сообщество «духовных лиц» и право получать пищу и все виды севы (служения) от других.

В самом начале дикши принимающий санньясу повторяет мантру «Ом бхур бхувах сваха самньястам майя» («Я отрекаюсь от всех миров»). Однако, пока в том, кто отрекается от мира, остаётся это «я» (майя), он ещё ни от чего не отрёкся! Когда отречение носит подлинный характер, майя («я», «моё») уничтожается, распадается на части; и лишь такое подлинное отречение полноценно, ибо в нём сам отрекающийся становится объектом отречения. В момент исчезновения майи исчезает как отречение, так и сам отрекающийся. Тогда, как произошло при крещении Христа, разверзаются небеса и сияет истина адвайты, не нуждающаяся в словах, именах и выражениях, пребывая за пределами любого выражения. Слова поистине неспособны раскрыть тайну этой Истины, пронзающей непостижимую бездну внутреннего опыта за пределами формул «Я/Ты» и «Отца/Сына» из крещения Иисуса или таттвамаси/ахамбрахмасми («То ты еси»/«Я есмь Брахман») из инициации Упанишад, за пределами санньясы, за пределами любого постижимого света, за пределами любой «пустыни», которую можно осознать как таковую.

Санньяса воистину содержит в себе собственное уничтожение, так же как и Упанишады содержат стихи, ниспровергающие их собственные формулировки. И потому санньяса‑дикша не сравнима ни с какой иной дикшей: она направлена и ведёт к Запредельному, знаком которого она сама и является. Так поистине не может быть и никакого акта отречения, ибо кто же в действительности будет произносить ритуальную формулу «Ом бхух самньястам майя…» («Я отрекаюсь…»)? Ибо тот, кто подлинно имеет право неложно произнести такие слова, более не способен этого сделать. Что он может отвергнуть? Что означает майя — «я», которое он отвергает? Всё исчезло. Разумеется, едва различимое эго всё ещё существует и, избегая всех попыток подавить его, снова и снова возрождается из пепла. Но сами узы, которые необходимо было разрубить, нельзя разрушить с помощью ритуала. Это можно сделать лишь с помощью теджобинду, «жемчужины славы», Самосветящегося[104], о котором говорят Упанишады, Сияющего, луча света, освещающего глубины души. Не существует обряда, способного вывести за пределы всех обрядов, не существует обряда для обретения атидхармы (состояния за пределами дхармы). И не существует перехода к Атману, истинному Я… Я есмь, я пробуждён к Себе.

Нравится это кому‑то или нет, но факт остаётся фактом: формальная