Санкт-Петербургские вечера - [9]

Всетворящей силы. Он сотворен — как сотворены небо и земля. Взгляните только, чем он является во мнении людском, и попытайтесь, если сумеете, постичь, как он может не замечать этого мнения или действовать ему наперекор! Едва лишь власти назначат ему обиталище, едва лишь вступит он во владение им, как другие жилища начинают пятиться, пока дом его вовсе не исчезнет у них из виду. В подобном одиночестве и образовавшейся вокруг него пустоте и живет он с бедною своею женой и ребятишками. Он слышит их человеческие голоса — но не будь их на свете, ему бы остались ведомы лишь стоны... Раздается заунывный сигнал, и вот уже отвратительный судейский чиновник стучит в его дверь, извещая, что в нем есть нужда. Он выходит из дому, он прибывает на площадь, где уже теснится трепещущая толпа. К его ногам бросают отравителя, отцеубийцу или святотатца; он хватает осужденного, растягивает его члены, привязывает к горизонтальному кресту — тут наступает жуткая тишина, и не слышно уже ничего, кроме хруста переломанных брусьями костей и воя жертвы. Он отвязывает жертву, он влечет ее к колесу; раздробленные члены переплетаются между спицами, бессильно свисает голова, волосы встают дыбом и открытый рот, словно печь, извергает временами немногие кровавые слова, призывающие смерть. Он кончил дело, громко стучит его сердце, но в нем — радость; он ликует и вопрошает себя в сердце своем: «Так кто же колесует лучше, чем я?» Он сходит с помоста, он протягивает испачканную кровью руку — и правосудие издали швыряет ему несколько золотых монет, которые проносит он сквозь двойной ряд пятящихся в ужасе людей. Вот он садится за стол и ест, потом ложится в постель и спит. И проснувшись на следующее утро, он вспоминает о чем угодно, только не о том, что делал накануне. Человек ли это? — Да: Бог принимает его в храмах своих и позволяет молиться. Он не преступник, и однако ни один язык не назовет его, например, человеком добродетельным, порядочным или почтенным. Ни одна моральная похвала к нему не подойдет, ибо все они предполагают отношения к людям, а их у него нет.

А между тем всякое величие, всякая власть, всякое повиновение покоятся на исполнителе правосудия: он есть ужас и связь человеческих сообществ. Уберите из мира эту непостижимую силу — и в то же мгновение хаос придет на смену порядку, троны низвергнутся в пропасть и общество исчезнет. Бог — творец верховной власти, а значит — и наказания; он поместил наш мир между этих двух полюсов, ибо Иегова господин над ними, и вокруг этих полюсов вращает он мир}

Таким образом, в кругу земной жизни действует зримый божественный закон, и закон этот, столь же прочный, как и общество, на нем утвержденное, приводится в исполнение с начала мира. На земле существует зло, и действует оно беспрерывно, а значит, его должно беспрерывно обуздывать карой — ив самом деле, на всей поверхности земного шара видим мы беспрестанные усилия правительств предупредить или покарать всякое преступное покушение; меч правосудия никогда не входит в ножны, он всегда должен разить или угрожать. Так о чем же толкуют те, кто жалуется на безнаказанность преступлений? Зачем созданы кнут, виселица, колесо и костер? Очевидно, затем, чтобы карать преступления. И судебные ошибки — это лишь исключения, нисколько не колеблющие общее правило; впрочем, на сей счет я могу предложить вам некоторые свои размышления. Во-первых, эти роковые ошибки происходят много реже, чем принято воображать. Ибо стоит только появиться малейшему поводу для подозрения, как общее мнение тотчас обращается против власти, и потому люди жадно прислушиваются к ничтожнейшей молве, толкующей об убийстве по вине суда; тысячи личных страстей примешиваются к этой всеобщей склонности, и все же — здесь я сошлюсь на ваш обширный опыт, г-н сенатор, — и все же какая же это необыкновенная редкость — смертный приговор, вынесенный судом по ошибке или из пристрастия! Вы смеетесь, г-н кавалер?

Кавалер. Я как раз подумал о Каласах.^{2Ъ) Каласы заставили меня вспомнить о лошади и обо всей конюшне}

¹ Когда Калас был посмертно оправдан, герцог А*** спросил у одного жителя Тулузы, «как могло случиться, что суд этого города столь жестоко ошибся*, на что последний отвечал банальной поговоркой:

Вот так и происходит ассоциация идей, а воображение без конца вторгается в работу рассудка.

Граф. Не спешите оправдываться, ибо вы оказали мне услугу, напомнив о том знаменитом приговоре, — он представит мне еще одно доказательство в пользу только что сказанного. Уверяю вас, господа, невиновность Кала-са совершенно не доказана. Существуют тысячи причин в ней усомниться и даже поверить в обратное. Но более всего поразило меня в этой истории подлинное письмо Вольтера к знаменитому Троншену из Женевы,¹⁰прочитанное мною на досуге несколько лет тому назад. В самый разгар яростных публичных споров, в которых Вольтер изображал из себя защитника невинности и мстителя за оскорбленное человечество, он паясничает в этом письме так, словно речь идет о какой-нибудь комической опере. Припоминаю одну фразу, в особенности меня шокировавшую: «Вы нашли мою памятную записку чересчур горячей. Что ж, я приготовлю вам новую в водяной БАНЕ».