Санкт-Петербургские вечера - [10]

Вот каким строгим и чувствительным слогом изъясняется сей достойный муж на ухо верному человеку — а в это самое время по всей Европе разносятся его исступленные «Плачи».

Но оставим Каласа в покое. Гибель невинного — такое же несчастье, как и всякое иное, другими словами, общее для всех людей. Когда же преступник избегает наказания, то это еще одно исключение того же рода. В целом же остается, как и прежде, истинным, что на земле существует всеобщий и зримый порядок, установленный для того, чтобы карать преступления в этой жизни. Между прочим я должен указать вам и на то, что обманывать правосудие преступникам удается далеко не так часто, как можно было бы подумать, если прислушиваться к одним лишь теориям и обращать внимание на бесчисленные меры предосторожности, которые принимают злоумышленники ради того, чтобы утаиться. В обстоятельствах, изобличающих самых ловких и хитрых злодеев, часто заключается нечто столь неожиданное, поразительное и непредсказуемое, что люди, по своему положению или складу ума призванные исследовать подобного рода происшествия, склонны верить в то, что человеческое правосудие отнюдь не лишено в розыске преступников известного сверхъестественного содействия.

Позвольте мне сделать еще одно замечание, прежде чем тема наказаний будет исчерпана. В высшей степени вероятно, что мы заблуждаемся, когда обвиняем человеческое правосудие, якобы пощадившее преступника: ведь тот, кого мы считаем преступником, может и не быть таковым на самом деле. Но, с другой стороны, столь же вероятно, что человек, осужденный на казнь за преступление, которого он не совершал, действительно заслуживает наказания, — но за другое злодеяние, нам абсолютно не известное. К счастью или к несчастью, но существуют многочисленные примеры подобного рода, засвидетельствованные признаниями самих преступников; а тех, о которых мы не знаем, я полагаю, еще больше. Последнее предположение заслуживает особенного внимания, ибо, хотя вина или беда судей в данном случае громадна, Провидение, для которого все, даже препятствие, служит средством, не преминуло воспользоваться преступлением или неведением для того, чтобы исполнить то самое

земное правосудие, коего мы от него добиваемся. А эти два предположения существенно сокращают общее число исключений. Итак, вы видите, что воображаемое равенство страданий добродетели и порока, поначалу допущенное мною, разрушено уже одним анализом человеческого правосудия.

От телесных наказаний, налагаемых этим правосудием, обратимся теперь к болезням. Вы уже предвосхищаете мои слова. Если бы в мире исчезла всякого рода невоздержанность, с нею была бы изгнана ббльшая часть болезней, — а может быть, позволено думать, что и все до единой. Каждый в силах понять это в целом и в смутных чертах, однако к подобному предмету стоит приглядеться внимательнее. Не будь на земле зла морального, не существовало бы и зла физического; а поскольку бесчисленное множество болезней является прямым следствием беспорядочности и распущенности, то разве не позволено обобщить это наблюдение по аналогии? Кстати, не припоминаете ли вы весьма энергичную, а местами даже немного грубоватую тираду Сенеки по поводу недугов его века? Достойно внимания, что эпоха Нерона⁽²⁷⁾ была отмечена обилием болезней, в прежние времена совершенно неизвестных. Сенека остроумно восклицает: «Быть может, вы удивляетесь бесчисленному множеству болезней? Так пересчитайте же поваров».^{11 Более всего сердит он на женщин: «Гиппократ,1(29) оракул медицины, утверждал, что женщины вовсе не подвержены подагре. Несомненно, он был прав для своего времени — теперь бы он в этом ошибся. Ведь они сбросили с себя свой пол и облеклись в чужой, а потому пусть их поразят все болезни того пола, чьи пороки позаимствовали они в полной мере. Да будут прокляты небом жалкие эти создания за ту дерзкую и постыдную узурпацию, которую они совершили!»'}

Есть, без сомнения, болезни — и об этом никогда не будет лишним напомнить, — которые являются лишь частным следствием действия всеобщих законов. Ведь и самый высоконравственный человек должен когда-нибудь умереть, и если двое бегут что есть силы — один, чтобы спасти своего ближнего, другой — чтобы его убить, — то от плеврита может умереть любой из них. Но сколь устрашающим числом болезней в целом и несчастных случаев в частности обязаны мы ничему другому, как нашим собственным порокам! Припоминаю, что и Боссюэ,^(3,) проповедуя перед Людовиком XIV⁽³²⁾ и его двором, призывал медицину в свидетели против гибельных последствий сладострастия.¹¹ У Боссюэ были веские основания упомянуть лишь о самом злободневном и разительном, ¹²¹³

но он был бы вправе и обобщить свое наблюдение. А что до меня, то я не в силах отвергнуть суждение одного нового апологета, утверждавшего, что каждая болезнь коренится в каком-то из грехов, осужденных в Евангелии; что этот святой закон содержит истинные лекарства как для тела, так и для души; и потому в обществе праведников, которое бы к ним обратилось, самая смерть стала бы лишь неизбежным пределом крепкой и здоровой старости. Кажется, такого мнения держался и Ори-ген.