Санкт-Петербургские вечера - [150]

Пожалуй, во всей Европе нет сейчас истинно религиозного человека (я говорю об образованных классах), который не ожидал бы чего-то необычайного, — так скажите мне, господа, неужели вы думаете, что это всеобщее согласие может быть ошибочным и что им следует пренебречь? Разве этот всеобщий возглас, предвещающий великие деяния, совершенный пустяк? Обратитесь к прошедшим векам, перенеситесь мысленно в эпоху рождения Спасителя, — разве не восклицали тогда: «Восток близится к своему торжеству; победитель придет из Иудеи; даровано нам божественное дитя; скоро явится оно, низойдя с небесных высот, и вернется на землю золотой век»? Остальное вам известно. Идеи эти распространялись всюду, и поскольку в них заключалась громадная поэтическая сила, то величайший из латинских поэтов усвоил их в своем Поллионе,^и) впоследствии переведенном превосходными греческими стихами и по велению императора Константина ⁽²⁾ читавшемся на Никейском соборе.² Так! это было решение, воистину достойное Промысла, — запечатлеть радостный возглас рода человеческого в бессмертных стихах Вергилия, которые уже никогда не умолкнут! Однако неизлечимое неверие нашего века не желает видеть в этом произведении то, что оно на самом деле в себе заключает, — неподражаемый памятник пророческого духа, волновавшего в ту пору весь мир, — и забавляется тем, что на ученый манер доказывает, будто Вергилий пророком не был, другими словами, что флейта чужда музыке, и что в 4-й эклоге поэта нет ничего необычайного. И сейчас вы уже не встретите нового издания или перевода Вергилия, в котором ученость и рассудок не

предпринимали бы великие усилия ради того, чтобы замутить самые ясные на свете вещи. Оскверняющий философию нашего века материализм не желает замечать, что учение о духе, и в частности, о духе пророческом, вполне правдоподобно само по себе, а кроме того подтверждается традицией, универсальнее и внушительнее которой никогда не существовало. Или вы думаете, будто древние все до одного попросту условились считать, что способность предсказания, или пророчества, есть прирожденное достояние человека? ^{332 Но ведь это же немыслимо! Отдельное существо, а тем более целый класс существ, не может постоянно и повсеместно проявлять склонность, противную его природе. И если вечной болезнью человека является стремление проницать в будущее, то это и есть убедительное доказательство того, что он обладает правами на будущее и средствами его достичь, по крайней мере, при известных условиях.}

Древние оракулы проистекали именно из этого внутреннего движения души, указующего человеку на его природу и данные ему права. Напрасно прошлое столетие пускало в ход тяжеловесную ученость Ван Даля ⁽³⁾ вкупе с эффектными фразами Фонтенеля ⁽⁴⁾ для того, чтобы доказать полную ничтожность этих оракулов. Человек никогда бы не обратился к оракулам, никогда бы

не смог даже вообразить себе что-либо подобное, если бы не опирался при этом на некую первоначальную идею,³ в силу которой и рассматривал их как возможные и даже действительные. Нынешний человек подчинен времени, однако по природе своей он времени чужд — и чужд настолько, что даже идея вечного блаженства, если сочетается она с представлением о времени, угнетает его и страшит. Пусть каждый заглянет в свою душу — он почувствует себя раздавленным идеей счастья, длящегося во времени и не знающего предела. Я бы даже сказал, что человек боится скуки, будь этот оборот уместен в разговоре о столь серьезном предмете. Впрочем, это дает мне повод к замечанию, которое, надеюсь, не покажется вам вовсе лишенным смысла.

Пророк обладает особой привилегией выходить за пределы времени; идеи его уже не располагаются последовательно и не имеют продолжительности — потому они соприкасаются на основании простой внутренней аналогии и смешиваются, что по необходимости сообщает речам пророка величайшую нестройность и неупорядоченность. Сам Спаситель пребывал в подобном состоянии, когда отдавался по своей воле пророческому духу: внутренне сходные представления великих бедствий, отделенные от условий времени, приводили его к тому, что разрушение Иерусалима он отождествлял с разрушением мира. Подобным образом и Давид, когда собственные страдания заставили его размышлять о мучениях праведника, внезапно вырывается из потока времени и восклицает, соприсутствуя грядущему: «Они пронзили руки мои и ноги мои, они перечли все кости мои, они поделили ризы мои между собой и бросили жребий об одежде моей» (Пс. 21, 17-19). Другой, не менее заме-нательный пример пророческого процесса — великолепный 71-й псалом.¹ Принимаясь за перо, Давид думал только о Соломоне, но вскоре представление о подобии смешалось в его сознании с идеей образца, и, едва дойдя до 5-го стиха, он уже восклицает: «Он пребудет, доколе пребудут светила небесные»; восторг его с каждым мгновением становится все сильнее, и он создает великолепный отрывок, единственный по своему пылу, стремительности и поэтической энергии.

Здесь можно было привести и другие соображения, почерпнутые из юдициарной астрологии, оракулов, всякого рода предсказаний, — злоупотребления ими, бесспорно, опозорили человеческий разум, и все же они, как и прочие всеобщие убеждения, имеют истинные корни.