Сан Феличе. Книга 1 - [22]

Что же касается людей разумных, которым трудно было поверить в привидения и в проклятие, лежащее на недостроенном дворце, они охотно сами распускали эти слухи или, по крайней мере, не мешали их распространению, ибо объясняли возникновение простонародных толков гораздо более серьезными причинами, чем появление призраков и стенания окаянных душ. И в самом деле, вот что говорили шепотом эти люди, тревожно оглядываясь по сторонам, отец — сыну, брат — брату, приятель — приятелю. Говорили, что королева Мария Каролина, вне себя от ярости после всего случившегося во Франции, особенно после казни своего зятя Людовика XVI и своей сестры Марии Антуанетты, учредила во имя борьбы с якобинцами Государственную джунту, приговорившую, как известно, к смерти трех несчастных юношей: Эммануэле Де Део, Витальяни и Гальяни, возраст которых всех вместе был далек до старческого, но, увидев, какой ропот вызвала эта казнь, и убедившись, что Неаполь собирается превратить трех неправедно обвиненных юношей в мучеников, королева, как передавали, подготовила в тиши орудие не столь разительного, но не менее беспощадного мщения, а именно учредила во дворце, в особой комнате, прозванной "темной", своего рода тайное, невидимое миру судилище, нареченное "Трибуналом святой веры". Название зала суда обязано тому обстоятельству, что и судьи, и обвинители заседали в темноте; говорили, что перед ними там выступали свидетели не только неизвестные, но и вдобавок скрывавшие свое лицо под маской, а приговоры выносились в отсутствие обвиняемых, которым ничего не сообщалось об их участи, поэтому несчастные узнавали, что осуждены на смерть, только оказавшись лицом к лицу с палачом, неким Паскуале Де Симоне. Рассказывали, что этого Паскуале Де Симоне, независимо от того, были обвинения против Каролины Австрийской истинными или ложными, прозвали в народе "сбиром королевы". Рассказывали, будто этот Паскуале Де Симоне говорил осужденному, перед тем как убить его, одно только слово и наносил ему такой верный удар, что ни один из попавших ему в руки уже не приходил в себя; вдобавок опять-таки утверждали: чтобы не было сомнений, кем нанесен удар, палач оставляет в ране кинжал, на рукоятке которого по сторонам креста вырезаны SuF— начальные буквы слов Santa Fede[11].

Находились люди, уверявшие, будто они поднимали с земли мертвые тела и обнаруживали в ранах кинжал; но еще больше было тех, кто признавался, что, увидев валяющийся труп, спешили убежать и поэтому не потрудились проверить, оставлен ли в ране кинжал, а тем более убедиться, есть ли на нем, как на кинжале немецкой святой Феме, знак, указывающий, чья рука им воспользовалась.

Наконец, распространялась и третья версия, быть может не самая достоверная, хотя она и казалась самой правдоподобной. Говорили, будто шайка злодеев, сообщество, столь характерное для Неаполя, где галеры не что иное, как место отдыха преступников, орудовала в собственных интересах и оставалась безнаказанной, сумев внушить властям заблуждение, будто она действует в угоду королеве и мстит за нее.

Какая бы версия ни соответствовала истине или хотя бы приближалась к ней, в тот же вечер 22 сентября, пока фейерверки взвивались на площади Кастелло, на Меркателло и площади Пинье, а толпа, подобная реке между крутыми берегами, с шумом двигалась под бесчисленными огнями иллюминации по единственной артерии, пересекавшей Неаполь из конца в конец, то есть по улице Толедо; пока во дворце английского посольства хозяева и гости мало-помалу успокаивались от тревоги, вызванной появлением французского посла и проклятием, которое он бросил им в лицо, небольшая деревянная дверца, что выходила на самый безлюдный отрезок дороги, подымавшейся на Позиллипо, между утесом Фризе и ресторацией Скьява, — небольшая дверца, повторяем, отворилась, и из нее вышел человек, закутанный в просторный плащ, которым он прикрывал нижнюю часть лица, в то время как верхняя часть его терялась в тени широкополой шляпы, надвинутой по самые глаза.

Тщательно заперев за собою дверь, незнакомец зашагал по узкой тропинке, вьющейся по склону и круто спускающейся к морю в направлении дворца королевы Джованны. Но вместо того чтобы вести ко дворцу, тропинка поворачивала к отвесной скале, возвышающейся над обрывом глубиной в десять-двенадцать футов. Правда, в тот день на скале лежала доска; другой ее конец опирался на край одного из окон первого этажа дворца, образуя таким образом подобие моста, воспользоваться которым почти столь же трудно, как пройти по острию меча, — условие, необходимое, чтобы достичь порога Магометова рая. Между тем, каким бы узким и шатким ни был мостик, человек в плаще ступил на него с беззаботностью, говорившей о том, что путь этот ему хорошо знаком. Однако в тот миг, когда он уже был готов шагнуть на подоконник, некто, прятавшийся во дворце, преградил ему путь, приставив к его груди пистолет. Но пришелец был, по-видимому, готов к такому препятствию, ибо отнюдь не встревожился и совершенно спокойно сделал остановившему его масонский знак и прошептал полслова, а тот, досказав слово до конца, посторонился, что позволило человеку в плаще спрыгнуть с подоконника вовнутрь. Спустившись, вновь прибывший хотел было заменить товарища на посту у окна, как, по-видимому, было у них заведено, чтобы ждать следующего, подобно тому как на верху лестницы королевской усыпальницы в Сен-Дени умерший король Франции ждет своего наследника.