Самый грустный человек - [27]

— Ничего другого не остается. Поскольку мы не смогли уничтожить его и не смогли освободить.

— А почему вы меня не наказываете, ваше величе­ство? — вдруг прорвало министра откровенности. — Почему вы терпите мою откровенность? Что я вам, чучело, что ли? Я требую наказания! Я знаю, вы назначили меня министром откровенности, потому что больше всех презираете меня! Но вы об этом пожалеете!..

— Значит, достаточно тебе было сказать два-три откро­венных слова — и ты уже почувствовал себя человеком? — удивился король, потом задумался и долго, очень долго молчал.

— Убийца! — разъяренно орал министр откровенности.— Коварный лгун! Я ненавижу тебя! Все тебя ненавидят!.. Низкая личность!.. Бесплодная тля!..

— Я ведь говорил, лучшего министра откровенности мне не найти. — Король дружески хлопнул его по плечу. — Браво.

Глава девятая

Очередное заседание комиссии по помилованию состоя­лось в самом большом зале дворца, там, где обычно проходи­ли карнавалы. Король сидел возле стены в высоком кресле. Он был в синей рабочей одежде, потому что пришел сюда прямо из сада. Он любил по утрам собственноручно зани­маться цветами. Он сознательно не сменил одежду. Если бы его спросили, почему он так сделал, он не смог бы дать опре­деленного ответа, но он был уверен, что так нужно. Точно так же, интуитивно, был выбран этот громадный зал. Король часто покусывал ноготь большого пальца — жест, чрезвычай­но любимый народом. Сегодня был решающий день. Король разрубит узы, связывающие его со Страудом, выкинет к черту все его фотографии, порвет их на мелкие клочки, бросит в огонь. В зале, кроме короля и Страуда, находились министр справедливости, министр трудных ситуаций и ми­нистр особо тонких дел. Они сидели в разных углах зала, ли­цом к стене. Словно не имели никакого отношения друг к другу и попали сюда совершенно случайно. В отличие от короля все трое были одеты строго официально и даже со всеми знаками отличия и наградами. Изрядно постаревший Страуд стоял в центре зала. Он не видел короля и мини­стров, так как стоял лицом к дверям. Он был в костюме, из-под которого виднелась полосатая тюремная куртка.

— Заседание комиссии по помилованию объявляю от­крытым, — сказал король и обратился к спинам мини­стров: — Я ведь правильно выразился? — Потом скучающе прибавил: — Страуд доставил нам немало хлопот. Давайте сегодня раз и навсегда покончим с этим вопросом.

Раздались восхищенные голоса трех министров:

— Мы почитатели твоего таланта, Страуд.

— Мы завидуем тебе.

— Ты счастливый человек.

— А почему мы так странно расположены, ваше величе­ство? — с осторожностью спросил Страуд.

— А это для того, чтобы мы, оскверненные мирской грязью, смогли бы быть по возможности беспристрастны­ми, — любезно пояснил король. — Ведь если мы будем сидеть лицом друг к другу, мы сможем переговариваться взгляда­ми. О, я представляю, какие сейчас эмоции выражает твое лицо. Этого нам тоже не следует видеть.

— Благодарю вас, ваше величество, — неуверенно сказал Страуд.

— Комиссия по помилованию независимо от своего реше­ния должна заранее знать, чем станет заниматься заклю­ченный, что он станет делать, если ему даруют свободу. Мы должны убедиться, готовы ли вы к свободе, Страуд.

— Я организую лабораторию, — деловито ответил Страуд. — Своего рода учебный и научно-исследовательский институт, где будут заниматься изучением проблем генетики птиц, их психологии, патологии и терапии...

— Не знаю почему, но мне кажется, что, если ты полу­чишь свободу, ты забросишь птиц, — так же деловито заме­тил король. — Если ты лишишься своей привычной атмос­феры, ты больше не сможешь творить.

И снова раздались восхищенные голоса трех министров:

— Мы читали все твои труды еще в рукописном состоя­нии, у тебя замечательный почерк, Страуд.

— Нам знаком твой двухтомник, посвященный тюрьме. Прекрасная работа, Страуд. Жалко только, что все это об Алькатразе.

— Мы восхищены. С каким мастерством ты обличаешь нас! Жалко только, что нас.

— Дальше? — спросил король. — Чем бы ты еще занялся, Страуд? Наукой ведь все не кончается.

— Мы с Герой будем жить в маленьком тихом город­ке... — после небольшой паузы взволнованно заговорил Страуд. — Мы построим свой дом собственноручно... на вы­соком холме... у всех на виду... Мы побелим его, чтобы он был виден и в темноте... Мы научим всех таких же, как мы, обездоленных силою урывать свою долю счастья... Мы за­ставим их вызубрить назубок наш урок... — Он говорил за­дыхаясь, со страстной верою: — У нас будет много детей... мы усыновим. Мы научим их трудолюбию, честности, благо­родству. Мы не злом, а вот так ответим на перенесенные унижения и муки.

— Пятьдесят лет назад ты говорил те же слова другой женщине, — напомнил король. — И звучали они тогда столь же убедительно и искренне. Как это понять?

Страуду словно дали пощечину. Он не помнил. Он мучи­тельно напряг память и все равно не вспомнил. Он понял, что король говорит о чем-то очень жестоком, и увидел, что король прав. Он поглядел со стороны на воодушевленного узника и снисходительно улыбнулся ему.

— Забыл, ваше величество... Я виноват перед этими дву­мя женщинами. Потому что в каждой из них я видел только себя...