Самый грустный человек - [29]

— Я искуплю свою вину. В какой-то мере, конечно...— Король наконец перевел дух, он еле сдерживал свое ликова­ние. Так неожиданно, так нечаянно победить! Но он взял се­бя в руки и с достоинством распорядился: — Отремонтиро­вать камеру Страуда, стены покрасить в указанный узником цвет, поставить телевизор, провести телефон, пусть говорит с кем хочет, провести также горячую воду, кормить особыми блюдами, меню согласовывать с узником. Подавать к обеду вина. Украсить стены картинами. Оригиналами. Освободить соседние камеры, снести стены, оборудовать там большую лабораторию. По последнему слову техники.

— Не хочу горячую воду!..—завопил Страуд. — Не же­лаю...

— Знаешь что, — обиделся король, — если отбывать нака­зание — твое право, то мое — искупить свою вину. Раз уж на то пошло. Увести заключенного.

Вошли несколько конвойных, схватили Страуда за руки. Страуд вяло сопротивлялся. Конвойные протащили его до дверей и вытолкали из зала.

— Не хочу горячую воду... ваше величество... не хочу...

Наступила тишина. Король снял ботинки, остался в нос­ках, вытянул ноги. Напряжение многих лет отпустило его. Он вдруг почувствовал потребность испытать самые элемен­тарные удовольствия, простые радости, которых он был ли­шен от рождения: ему захотелось поваляться на траве, гром­ко, не прикрывая рта, чихнуть, пойти в кино, вернуться на трамвае домой, после обеда поковырять спичкой в зубах, подраться на улице с прохожим, в праздничный день смешаться с толпой на площади, встать на цыпочки и вытя­нуть шею... чтобы увидеть короля. «Завтра в этом зале устроим большой банкет в честь сегодняшней победы и даль­нейшего бездействия». До короля вдруг дошло, что у него больше нет никаких дел. А может быть, Страуд тоже, сам то­го не ведая, отомстил ему? Может, и его теперь ждет та же гибель, что и Страуда, тот же конец?

— Следующий, — мрачно приказал король.

Вошел министр откровенности и впервые в жизни не по­клонился королю.

— Этот человек, который когда-то был моим мини­стром,— углубленный в собственные заботы, рассеянно ска­зал король, — тоже просит наказания. Я как-то потребовал, чтобы он был со мной откровенным. И что же? Он не может простить себе этих нескольких минут откровенности. Я про­щаю его, а он себя — нет. Рефлексирует жутко.

— Почему ты погубил меня, ваше величество?.. Разве я плохо служил тебе?.. Или мы не совершали вместе чудо­вищных преступлений... — и он с мечтательным и отре­шенным выражением стал вспоминать прежние славные де­нечки: — Помнишь, ваше величество? Надеюсь, ты не забыл, что и корону-то свою заполучил с моей помощью?.. Каким прекрасным, каким кровавым был наш путь... Так почему же ты вздумал меня погубить? Для чего заставил быть откровенным?.. Теперь уж мне нет возврата...

— Что верно, то верно, в этом качестве ты мне не нужен.

— Умоляю тебя, ваше величество... Во имя старой дружбы... Не будь грубым, не оскорбляй меня этим, не уни­жай... Ты ведь сумел тонко повести себя со Страудом, как незаметно ты поставил его на колени... Неужели я не заслу­живаю того же обращения?.. Я прошу уважения... Демаго­гии прошу...

— Прощай, министр откровенности. Я выполню твою просьбу. — Король стал нехотя обуваться. — Ты, безусловно, заслуживаешь уважения. Итак, я не прощаю тебе твоих от­кровенных слов, тех, что ты бросил мне в лицо. Я обещаю придумать для тебя самое изощренное наказание и препод­нести его тебе тоже изощренно и изысканно. Расстре­лять!

Министр откровенности бросил победный взгляд на своих бывших коллег, вернее на их спины, поскольку те по-прежнему сидели в разных углах зала, уткнувшись носом в стену.

— Благодарю, ваше величество...

Он поклонился до земли и вышел из зала.

— Вот и все, — вздохнул король, потягиваясь. — Ну, друзья мои, мне нужен новый министр откровенности.

Три министра так на месте и подскочили и разом повер­нулись лицом к королю.

— Вы сами им и будьте, ваше величество, — выпалил ми­нистр справедливости.

— Сами для себя, — пояснил министр особо тонких дел.

— И мы тоже для себя, — заключил министр трудных ситуаций.

— Не проведете, разлюбезные мои министры... Не вый­дет...— В приподнятом настроении король погрозил им паль­цем. Потом неожиданно взгрустнул. Потом ему показалось, что он сам перед собой фальшивит и разыгрывает грусть. Впрочем, он и в этом не был уверен. — Но если задуматься, какая страшная, чудовищная штука... челрвек неожиданно узнает, что незаслуженно провел пятьдесят лет, — пятьдесят, слышите, в одиночестве, не видя человеческого лица, в то время как могло быть иначе. Я бы, например, не вынес тако­го известия...

Потом он достал из нагрудного кармана какое-то фото и долго с грустью разглядывал его. И ему показалось, что на этот раз грусть его неподдельна. Впрочем, только показалось, уверенности особой не было.

Глава десятая

Камера Страуда превратилась в опрятную комнатку с те­левизором, с телефоном, с горячей водой, которой он так ни­когда и не пользовался. Камеру обставили современной ме­белью. На стенах, вперемежку с клетками, висели полотна известных художников. Оригиналы, как и было сказано. Страуд только раз включил телевизор и с большим удоволь­ствием посмотрел всю передачу от начала до конца. Именно поэтому он больше к нему не прикасался. Только раз погово­рил по телефону: он набрал первый попавшийся номер, услышал совершенно незнакомый голос и сказал с волне­нием: «Сегодня вечером не садитесь пить чай без меня». Это могло стать прекрасным времяпрепровождением. Именно по­этому он больше не звонил по телефону. Соседние камеры освободили, перегородки между ними снесли, и вскоре Страуд получил лабораторию, оборудованную по последнему слову науки и техники. Он покрутился в этой необъятной лаборатории, поразился, восхитился и убедился, что это и было предметом его мечты. Он был уверен, что будет тво­рить здесь чудеса. С воодушевлением приступил к работе. Но ничего не вышло. Мозг его словно отключился. Не­сколько дней он предавался безделью. С раннего утра до позднего вечера, заложив руки за спину, он вышагивал по громадной лаборатории. Самое ужасное было то, что выша­гивал он не медленными, а быстрыми шагами. Он понял, что его притягивает прежняя маленькая камера-одиночка, пяти­десятилетняя его обитель. Именно здесь он снова сел за ра­боту. Он продолжил опыты над своими птицами, а к тем, что специально были привезены и помещены в лаборатории, даже не приблизился. Да и результат этих опытов вновь за­служивал внимания. Но именно эти успешные опыты его и опечалили. Он инстинктивно почувствовал, что силы его иссякли. Хотя работы было непочатый край. Несколько дней он не прикасался к еде. В полосатой своей одежде он часами неподвижно сидел в центре комнаты. И он понял, что это и есть конец. И поскольку это был конец, он встал, собрал все свои вещи, всю мебель, все, что было в комнате, и беспорядочно свалил все возле стены. Потом снова сел по­среди комнаты и стал ждать. Наконец юный Страуд явился. Они не обнялись, не подали друг другу руки, не поздорова­лись. Они молчали и, казалось, ждали чего-то теперь уже вдвоем. Старый Страуд с презрением усмехнулся, потому что в комнату вошли одетые в смокинги двенадцать мужчин, у каждого в руках по стулу. Они расселись вдоль стен, обра­зовав некий квадрат вокруг двух Страудов. Старый Страуд вспомнил, что они так и останутся в комнате до самого кон­ца. Молча будут сидеть и мешать им не станут. Корректные и безучастные друг к другу. Иногда только после каждого поворотного слова старого или юного Страудов они будут сдвигать стулья, квадрат будет уменьшаться.