Самоубийство как культурный институт - [53]

Шрифт
Интервал


Текст этих наблюдений, оформленный как протокол научного эксперимента, был прерван самой смертью.

Как и передача своего тела в распоряжение Медико-хирургической академии, такие жесты воспринимались как служение науке. Так интерпретировал жест судебного следователя ученый А. В. Лихачев; так определил интенции Писаревой другой проницательный читатель, Достоевский, в черновиках к «Дневнику писателя»: «может быть, действительно, бедная думала умереть, „принеся научную пользу“. Но какое бессмыслие!» (23:231). В отличие от ученого-позитивиста, Достоевский не видел смысла в таких желаниях.

Другой документ такого типа, оставленный самоубийцей из города Пятигорска, был опубликован в газете «Гражданин» 18 ноября 1874 года (перепечатка из «Тифлисского вестника»). По словам «Гражданина», это рассказ о самоубийстве, «до смысла которого не вдруг доберешься». Ц-в был найден мертвым в полусидячем положении, в правой руке он держал карандаш, в левой — открытую книгу. Рядом с трупом лежали часы и исписанная бумага:

В половине 1-го принял яд. — 55 минут первого. Начинаю чувствовать шум в ушах и головокружение… — Я предпочел опиум револьверу, желая проследить, насколько возможно, ощущение при приближении смерти. — Час. В глазах темнеет; пишу с трудом; начинается нервная дрожь; хладнокровие не покидает меня; желания жить нет. — 10 минут 2-го часа. Глаза смыкаются; не много тошнит. — 1 час 20 минут. Странное явление: начинает сильно чесаться нос. — 1 час 30 минут. Теряю голос — вместо обыкновенных звуков с трудом вырываются звуки глухие и хриплые. Мысли путаются; закрываются глаза; начинаю бредить; в ушах звенит. — 1 час 35 минут. Закурил папироску; тошнота увеличивается; не могу читать написанное, потому что пишу буквы как бы в тумане. — 1 час 45 минут. Время тянется, как кажется мне, идет чрезвычайно медленно. Пишу на память, и чтоб не онеметь и не забыть потушить свечу и тем не сделать пожара, тушу свечу. — Предметы двоятся; память, руки, глаза отказываются служить. — 1 час 55 минут…


Газета завершила этот текст: «За тем следуют еще две строки, которые совсем нельзя разобрать».

Приобретая характер научного эксперимента, самовольная смерть, казалось, давала убежденному позитивисту возможность контролировать процесс смерти (если не конечный результат). Предсмертная записка обращалась в этих случаях в протокол смерти-эксперимента и в повествование, которое как бы стремилось проникнуть за пределы самой смерти. Такие попытки передать смерть в распоряжение науки вызывали тревогу в антинигилистическом лагере. К публикации протокола смерти Ц-ва приложено замечание от редакции «Гражданина»: «Для чего ему понадобилось это наблюдение? Зачем этот человек, пожелавший умереть <…> пожелал вместе с тем „проследить ощущения при приближении смерти“? Ближних, что ли, хотел он облагодетельствовать, оставив им в наследство свое исследование в качестве научного материала?»[419] Ответа нет, но самые вопросы призваны подорвать презумпцию осмысленности, из которой исходили такие самоубийцы-позитивисты. (И этот документ заметил и использовал в своих целях борьбы с позитивизмом Достоевский, как будет описано ниже, в главе о Достоевском-романисте.)

В «толстых журналах» под одной обложкой с публицистами и популяризаторами науки о самоубийцах и их записках рассуждали и писатели, готовые взять осмысление этой загадки на себя. Критик и публицист Николай Михайловский посвятил роли писателя как исследователя самоубийства очерк «Житейские и художественные драмы», написанный для «Отечественных записок» в 1879 году. В соответствии с конвенциями журнальной формы, явления реальной жизни рассматривались им в одном ряду с фактами литературными. К самоубийству Михайловский обратился под влиянием газетных сообщений, но отчеты репортеров не принесли удовлетворения его желанию доискаться до сути этого явления — отчет за отчетом заканчивался общепринятой фразой «причины неизвестны». Михайловский обратился к свидетельствам самих самоубийц, но и там не нашел ответа:

…просматривая длинный ряд всякого рода самоубийств нынешнего лета, невольно наталкиваешься на <…> молчаливость, как на наиболее общую, наиболее типичную черту русских самоубийц. <…> Бывают, конечно, и русские самоубийцы разговорчивые, даже болтливые. Но в их предсмертных записках, часто очень искренних и трогательных, сплошь и рядом мотивы решения покончить с собой остаются в каком-то тумане, сквозь который посторонний человек ничего разглядеть не может[420].


Эту молчаливость и неясность Михайловский счел чертой русских самоубийц, очевидной при сравнительном исследовании самоубийств в Европейской России и Западной Европе: «Эта вольная или невольная молчаливость наших самоубийц особенно бросается в глаза при сравнении с европейскими самоубийствами, по крайней мере, некоторыми». Так, один русский оставил следующую записку: «Отравляюсь кислотой от невеселой своей жизни; на свете надоело жить. Максим». Михайловский заметил: «Молчаливый Максим оставил объяснительную записку и все-таки ни^ чего не сказал». Иное дело «заграничные самоубийства». Швейцарский писатель Ф.-В. Рюстов в качестве объяснения своего поступка в письме к дочери оставил «целую физиологию современного общества, целый трактат, сжатый, сильный, ясный. А у нас молчаливый Максим умирает просто от невеселой своей жизни, а то так и ровно ничего не оставляя в назидание современникам и потомству». Русские самоубийцы просто не умеют «всенародно обнажить свою душу»

Продолжить чтение
Еще от автора Ирина Ароновна Паперно
Советский опыт, автобиографическое письмо и историческое сознание: Гинзбург, Герцен, Гегель

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.

«Если бы можно было рассказать себя...»: дневники Л.Н. Толстого

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.

«Кто, что я» Толстой в своих дневниках

В книге исследуются нехудожественные произведения Льва Толстого: дневники, переписка, «Исповедь», автобиографические фрагменты и трактат «Так что же нам делать?». Это анализ того, как в течение всей жизни Толстой пытался описать и определить свое «я», создав повествование, адекватное по структуре самому процессу бытия, — не литературу, а своего рода книгу жизни. Для Толстого это был проект, исполненный философского, морального и религиозного смысла. Ирина Паперно — филолог, литературовед, историк, профессор кафедры славистики Калифорнийского университета в Беркли.

Интимность и история: семейная драма Герцена в сознании русской интеллигенции

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.

Советская эпоха в мемуарах, дневниках, снах. Опыт чтения

За последние десятилетия, начиная c перестройки, в России были опубликованы сотни воспоминаний, дневников, записок и других автобиографических документов, свидетельствующих о советской эпохе и подводящих ее итог. При всем разнообразии они повествуют о жизнях, прожитых под влиянием исторических катастроф, таких как сталинский террор и война. После падения советской власти публикация этих сочинений формировала сообщество людей, получивших доступ к интимной жизни и мыслям друг друга. В своей книге Ирина Паперно исследует этот гигантский массив документов, выявляя в них общие темы, тенденции и формы.

Рекомендуем почитать
Первый ангел

Наш современник обнаруживает в себе психические силы, выходящие за пределы обычного. Он изучает границы своих возможностей и пытается не стать изгоем. Внутри себя он давно начал Долгую Войну — кампанию с целью включить «одаренных» в общество как его полноправных членов. Изучать и развивать их силы, навсегда изменить возможности всей расы.

Трактат v 2.0

Психиатрическая больница… сумасшедший… религиозный бред… Или что-то большее? Эта книга о картине мира странных людей. Эта книга о новой вере. Эта книга — библия цифровой эпохи.

Не оторваться. Почему наш мозг любит всё новое и так ли это хорошо в эпоху интернета

Добро пожаловать в эпоху новых технологий – эпоху, когда мы используем наши смартфоны минимум по 3 часа в день. Мы зациклены на наших электронных письмах, лайках в Instagram и Facebook, обожаем сериалы и с нетерпением ждём выхода нового видеоролика на YouTube. Дети, родившиеся в эпоху интернета, проводят столько времени перед экранами, что общение с живыми людьми вызывает существенные трудности. В своей революционной книге психолог Адам Алтер объясняет, почему многие из сегодняшних приложений так неотразимы и как снизить их влияние на нашу жизнь.

«О чём вы думаете?»

«О чём вы думаете?» — спрашивает Фейсбук. Сборник авторских миниатюр для размышлений, бесед и доброго расположения духа, в который вошли посты из соцсети.

Будущее близко: биореволюция

За прошедшие с этого момента 150—200 лет человек получил неизмеримо больше знаний о свойствах природы и создал существенно больше технологий, чем за все предыдущие тысячелетия. Вполне закономерно, что в результате этого наш мир оказался сегодня на пороге новых, грандиозных и во многом неожиданных метаисторических перемен. Эти перемены связаны с зарождающейся сегодня научной биотехнологической революцией, с созданием новой биомедицины.

Думай медленно — предсказывай точно. Искусство и наука предвидеть опасность

Новую работу Филипа Тетлока, известного психолога, специалиста в области психологии политики, созданную в соавторстве с известным научным журналистом Дэном Гарднером, уже называют «самой важной книгой о принятии решений со времен „Думай медленно — решай быстро“ Даниэля Канемана». На огромном, остро актуальном материале современной геополитики авторы изучают вопрос достоверности самых разных прогнозов — от политических до бытовых — и предлагают практичную и эффективную систему мышления, которая позволит воспитать в себе умение делать прогнозы, которые сбываются. Правильно расставлять приоритеты, разбивать сложные проблемы на ряд мелких и вполне разрешимых, поиск баланса между взглядом снаружи и изнутри проблемы — вот лишь несколько лайфхаков, которые помогут вам правильно предсказывать будущее!

Республика словесности

Франция привыкла считать себя интеллектуальным центром мира, местом, где культивируются универсальные ценности разума. Сегодня это представление переживает кризис, и в разных странах появляется все больше публикаций, где исследуются границы, истоки и перспективы французской интеллектуальной культуры, ее место в многообразной мировой культуре мысли и словесного творчества. Настоящая книга составлена из работ такого рода, освещающих статус французского языка в культуре, международную судьбу так называемой «новой французской теории», связь интеллектуальной жизни с политикой, фигуру «интеллектуала» как проводника ценностей разума в повседневном общественном быту.

Феноменология текста: Игра и репрессия

В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века.

Языки современной поэзии

В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.

Другая история. «Периферийная» советская наука о древности

Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.