Саломея. Образ роковой женщины, которой не было - [32]

Увиденная именно таким образом, Саломея принадлежала уже преданиям Древнего Востока и обособлялась от евангельского образа. Вряд ли ее можно было уподобить великой вавилонской блуднице из Апокалипсиса, хотя и была она так же разряжена, украшена, нарумянена <…>[143].

Еще более поразительно восприятие дез Эссентом «Явления» с парящей в воздухе головой Крестителя, и нельзя лучше завершить разговор о Саломее Моро, чем приведя описание этой картины и производимого ею впечатления, данное Гюисмансом/дез Эссентом:

В еще большую тревогу и трепет приводило дез Эссента ни с чем не сравнимое «Откровение».

<…>

Голова Предтечи возносится с блюда, покоящегося на плитах пола. Глаза тусклы, лицо побелело, рот приоткрыт и безжизнен, шея в багровых каплях крови. Вокруг головы – мозаичный нимб. Он озаряет своды, бросает отсвет на жуткое вознесение, и, словно прикованный к плясунье, остекленевший взгляд вспыхивает.

Саломея взмахом руки как бы отгоняет видение, но оно заворожило ее, и плясунья застыла – зрачки расширены, рука инстинктивно поднята. Саломея полуобнажена. В порыве танца завеса ее одежд разошлась и пала. Браслеты да бриллианты – все ее платье. <…>

Сияние от главы Предтечи высветило все грани драгоценностей Саломеи. <…>

Страшная голова вся в крови, пурпурные капли свисают с брады и волос. Она видима одной Саломее. Суровый взгляд не замечает Иродиаду. Та же упивается местью. Тетрарх, не убирая руки с колен и, чуть подавшись вперед, все еще задыхается, обезумев от женской наготы, которая излучает хищные и пряные запахи, сладость ароматических смол, душистость масел и ладана.

Как и старика Ирода, плясунья ввергла дез Эссента в безумие, исступление и трепет. На акварели она была не столь величественна и царственна, зато волновала куда больше[144].

Благодаря «страшной голове», которая сияет и кровоточит, это изображение Саломеи, несомненно, один из самых многозначных и сложных автопортретов из всех когда-либо созданных. Это потрясающее отражение славы и боли Моро, в котором художник в образе обезглавленного святого устремляет чистый, невинный и одновременно твердый взгляд на своего охваченного ужасом врага – врага, которого он уже простил.

Глава 6 Поэзия: Стефан Малларме

Поэма Стефана Малларме «Иродиада» была трудом всей его жизни. Он начал ее в возрасте двадцати двух лет, в 1864 году, и умер за работой над ней в 1898 году, когда ему было пятьдесят шесть. Жан-Люк Стейнметц в книге «Стефан Малларме: Абсолют день за днем» пишет:

Несмотря на гендерные различия, разве не мог Малларме, подобно Флоберу, сказать: «Иродиада – это я», или же его нужно понимать так, что в опасной роли святого Иоанна Крестителя следует видеть его, Малларме, проповедующего в пустыне новую поэзию?[145]

Бертран Маршаль утверждает, что «Иродиада» – это прежде всего драма духовного перерождения, драма, в которой всякий желающий узнает Малларме»[146]. Хелен Загона считает, что «„Иродиада“ – первое большое творение, в котором Малларме попытался спроецировать себя на произведение в категориях экстраординарного символа»[147]. Является ли эта фатальная поэма автопортретом Малларме, и если да, то каким образом?

Законченный вариант «Иродиады» состоит из трех частей: «Прежней увертюры» («Ouverture ancienne») – утреннего монолога Кормилицы, «Сцены» («Scène») – диалога Иродиады с Кормилицей, представляющего собой основную часть поэмы, и «Гимна Иоканаана» («Le Cantique de saint Jean»), произносимого отрубленной головой Крестителя. При жизни Малларме опубликована была только «Сцена», сначала в поэтическом сборнике 1871 года «Современный Парнас» («Le Parnasse contemporain»), а затем в сборнике 1887 года «Поэзия» («Poésie»). «Прежняя увертюра» и третья часть – «Гимн Иоканана» – были изданы в 1913 и 1926 годах соответственно, много позже смерти Малларме. Однако эти части неразрывно связаны друг с другом и представляют собой одну историю, написанную на трех панелях, – триптих. Они все также являются частью неоконченной поэмы «Свадьба Иродиады» («Les Noces d’Hérodiade»). В 1898 году, когда Малларме перерабатывал «Иродиаду» в «Свадьбу Иродиады», он изменил структуру поэмы и прояснил свой замысел[148]. В последнем, незавершенном варианте Малларме ввел понятие viol occulaire (визуальное изнасилование), что соответствовало метафорическому «роману» Иродиады и Иоанна Крестителя. Более ясная структура этого варианта лучше передавала идею Малларме и абстрактную природу его философии творчества. «Свадьба Иродиады» в свою очередь должна была стать первой частью, или «Увертюрой», к «Книге» – произведению, которое Малларме мечтал, но так и не смог создать.

* * *

В одном из писем к своему другу Анри Казалису, написанном в 1864 году, еще до того как он начал «Иродиаду», Малларме поведал, что столкнулся с Ничто (Néant). Это Ничто означало утрату веры в Бога и в миссию поэта как провозвестника божественной реальности, а также встречу с Абсолютом – совершенным, хотя и небожественным, миром, мистическое переживание и последующая утрата которого вызывали полное душевное опустошение.

Томас Уильямс в книге «Малларме и язык мистицизма» объясняет, что орфическое начало и опыт сверхъестественного можно определить через чувство утраты первозданной полноты