Сады и пустоши: новая книга - [55]

Перебрались на мою дачу, которая была рядом, — огромную, с хорошей печью, но не протопленную, холодную. И как-то она оказалась менее оборудована и более заброшенная. Мы там провели около месяца.

И тут — о, облегчение! — дед и бабка Лены переехали в Черемушки на кооперативную квартиру и оставили нам свою на Гагаринском[114]. Это была совершенно убитая квартира без мебели, без всего в старом деревянном доме, который не ремонтировался, думаю, с дореволюционных времен. Дом очень интересный, когда-то он принадлежал некоему врачу, родственнику Чехова из побочной линии. Но по тем представлениям — огромная квартира, с отдельным входом с улицы. Царский был подарок.

Но был дом старше самого писателя: как мне говорили — 1815 года. Он перестраивался, мезонин превратился в целый этаж. Главное достоинство этой квартиры было в том, что она показалась мне очень большой и очень просторной, с почти отдельным входом: ты входишь в некий коридор, направо уходила лестница наверх, а перед лестницей дверь к нам. Входил из коридора и попадал в «отсек» на четверть этажа. Далее маленькая прихожая, из нее выход в огромную кухню с ванной и газовой колонкой. Налево вход в просторную комнату — столовую или гостиную — главную комнату «салона». С высокими потолками выше трех метров — не такими, как на Мансуровском, где больше четырех метров. Из нее два выхода в одной стене в небольшие комнаты. В одной поменьше у нас была спальня, а в другой был мой кабинет.

Туда я перетащил много с Мансуровского: главное — дубовый дедовский шкаф со всеми книгами. Еще мы очень сильно пошарились по подвалам разных антикварных магазинов и нашли кое-какую мебель — ту, что не выставляли для покупателей с главного входа, а только для клиентов с черного. Удалось найти очень неплохое русское барокко, огромный стол под красное дерево с очень хорошей резьбой — больше, чем был у деда. Большое кресло мне и два поменьше для посетителей, с львиными головами, у которых в пастях зажаты кольца. Прикольные кресла, обитые кожей, хотя уже в достаточно потертом состоянии. Больше в кабинет ничего не входило. Стол, кресла, которые занимали все пространство, и впритык — книжный шкаф. Мы организовали крутой салон и провели там три очень «специальных» года. И дача отступила на второй план. Но много лет спустя, когда Лена ушла из моей жизни, дача вновь стала моим главным местопребыванием, но ненадолго.

Через некоторое время мы подтянули Лорика, но та не совсем всё правильно поняла и стала водить туда своих любимых художников — Немухина, Харитонова, Краснопевцева[115].

Как-то раз мы оставили там Лорика и ушли с Леной гулять. И когда вернулись уже уставшие, нагулявшиеся, мы обнаружили, что вся квартира заполнена спящими людей, лежавшими вповалку на полу, на нашей постели, на столе. Повсюду немухины и Харитоновы — они занимали всё пространство. Я открыл окно и стал их выбрасывать одного за другим на улицу. Лорик кричала, визжала, пыталась предотвратить это. Художники просыпались, что-то бормотали, но я их беспощадно выкидывал. Она кричала: «Вы же хотели салон! Вот вам салон». Нет, говорю, я не имел в виду такой салон, я имел виду реальный салон, а не спящую у меня на кровати сволочь. Я не армия спасения для художников, не ночлежка. В общем, повыставлял всех, частью они сами ушли, как всегда, когда надо, быстро очнувшись. И после этой «коррекции» ситуация выправилась.

Лорик и сама поняла, что она чуть-чуть перебрала, и куда-то переместилась. Сначала она базировалась на нашей площадке. Но мы же с собой еще и Бокштейна привезли с дачи — его тоже надо было куда положить. Бокштейн — чудо-юдо, пугавшее многих, безумный карлик, который выходил в мороз на улицу в меховой шапке и синих трусах. В таком виде он мог и до метро дойти.

Тем не менее все-таки ситуация несколько консолидировалась.

Консолидировалась она вокруг примерно трех-четырех человек, из которых на первом этапе ключевой фигурой являлся Мамлеев. Он постоянно приходил, проводил вечера и очень часто читал.

Достаточно частым человеком на начальном этапе был Холин[116]. Помню, как мы с ним сидели за круглым столом в большой комнате, как всегда с Леной, и он рассказывал нам о своей жизни, подвижнической и страшной.

Были еще люди. Этому кругу принадлежала Римма Заневская-Сапгир, еще какие-то персонажи. Кстати, Римма довольно отметилась в истории искусств, истории культуры того времени[117].

Потом все кончилось, конечно, когда дом решили снести и выселили нас на Большую Очаковскую. Для меня это было как ссылка в Берёзово[118].

Мы жили с Леной на Гагаринском очень бедно, я уже в этот момент не работал, и было понятно: из ничего ничего не возьмётся. Мне предложили устроиться — по линии Олега Трипольского — на реставрацию церкви. Именно он мне это дело сосватал.

Меня взяли реставратором на ремонт Всехсвятской церкви на Соколе. Там можно было хорошо зарабатывать, но система такая: брался «налог» по возрастающей шкале. Допустим, первый месяц ты получаешь пятьсот рублей, с тебя берут налог с 500. Дальше, в следующем месяце ты получаешь 500, но с тебя берут уже как с тысячи. Через месяц ты опять получаешь 500, а с тебя берут как с тысячи пятисот. При таком прогрессивном налоге ты оставался с носом очень быстро. Поэтому там мухлевали, раскидывали это дело. Сначала ты получал 200, а остаток тебе каким-то образом давали после. Все наличными, без всякой бумажной волокиты.