Сады и пустоши: новая книга - [53]

И вот на Маяковке то ли кто-то по-дурацки рассуждал на эту тему, то ли какая-то провокация была устроена. И все службы были подняты на уши: в то время маршрут следования автомобиля Хрущева из Кремля проходил аккурат мимо Маяковки по Тверской, — во всяком случае, он там часто проезжал.

Маяковка, поэты Маяковки, тусовка на Маяковке, ну и замысел грохнуть Хрущева на Маяковке, — все это каким-то бредовым образом перемешалось, и вот выходит вперед маленький человечек с врожденным туберкулезом позвоночника, горбун ростом 140 см, и говорит:

— Я — главный! Я это все затеял!

И ему говорят:

— А, вот как. Ну хорошо. Явка с повинной.

— Да не с повинной: я не раскаиваюсь — я и сейчас могу повторить.

— Ну хорошо…

Времена стояли травоядные, как принято говорить, и дали ему пять лет. Самооговор был явный — надо бы в дурдом, а дали срок. А потом все равно год дурдома. Сейчас бы, наверное, получил пожизненное.

Я его спросил как-то:

— Слушай Илья, ты же сам напросился на то, чтобы тебе дали срок. Зачем тебе это было надо? Ну вот зачем ты вышел и сказал, что хотел убить Хрущева?! И получил просто так пять лет.

И он ответил в своей обычной манере, резким отрывистым голосом:

— Факт эстетизации биографии.

Мне очень понравилось!

Отвели мы ему комнатку на даче у Лены.

Как-то мы заехали к его матери: они жили в коммуналке где-то на Таганке — место называлось чуть ли не Коммунистический тупик.

Открыла дверь еврейка из гетто — классическая, как в фильмах, акцентирующих этническую тему, или в анекдотических мизансценах. Маленькая сухонькая женщина, дико испуганная. Я хотел, чтобы Илья перебрался ко мне, и мы зашли забрать какие-то вещи.

Мать пришла в полное недоумение, ей было непонятно, как ее штетлер мэшугэнэр сыном[110] может заинтересоваться импозантный молодой человек, — по ее понятиям хорошо одетый, чистый. И смотрела на меня очень подозрительно, одним глазом, как бы боком, — как смотрят птицы. И что это такое, что это за замысел? Она боком, как краб, поползла по стене, посматривая на меня, и на странном каркающем языке выдала что-то вроде: «Ну же вы таки не обижайте Илюшеньку, же вы таки позаботьтесь о моем мальчике». Может, она думала, что какие-то страшные виды мы на него имеем. Но раз уж им там как-то занимаются, и она разгрузилась от заботы кормить и держать его дома, то «вы уж позаботьтесь».

Налет идишной речи был и у самого Бокштейна, хотя он москвич, учился в институте культуры, сидел. Но он часто употреблял идиш, даже немецкие слова он произносил «по-идишному»: например «унтерменч» вместо «унтерменш». Очень колерованый аутентичный еврей.

Я забрал его с собой, предложил ему пожить у нас с Леной на даче в Валентиновке. Бокштейна мы таскали с собой всюду. Идти ему было абсолютно некуда. Потом с дач мы переехали на Гагаринский. Бокштейн тоже переехал с нами и некоторое время там жил, а потом уехал, энтропировал.

У него были действительно потрясающие строки, как-то очень цепляющие…

Я люблю тебя как любит

Злой солдат шальную пулю.

Град холодных поцелуев

Заморозил грудь земную.

Не заснуть мне не проснуться

Я на кончике сомнения,

К стенке тихо повернулся.

Кто сдавил мои колени?

Земля вздохнула, выплюнула: хватит!

Прости, что долго по тебе бродил.

И рад бы на покой,

Да нет по мне кровати.

Я до рождения

Ошибку допустил.

Городской сумасшедший с проблесками гениальности.

Знакомые картинки,

Собираются персы,

Собираются персы,

48 персон.

Стол накрыли перстами

Для рыжего беса,

Его портрет вызывают

48 персон.

Я Жене Головину в своё время это показал. Это привело его, как и всегда, когда он сталкивался с чужим творчеством, в сильное раздражение. И он сказал, что 80 % — графомания, но 20 % несет печать гениальности.

У Бокштейна была невероятная индивидуация, зацикленность на собственной гениальности, которая освобождала его от любых тормозов и комплексов. Иногда он развлекался следующим образом. С дачи он уезжал в Москву, являлся в субботу в синагогу и троллил евреев. Появлялся такой горбун, монстр, выбирал себе жертву, какого-нибудь аккуратного интеллигента, и начинал такой разговор:

— Как вы думаете, кто такие евреи? Что значит быть евреем? А вот страшная катастрофа… холокост — он чем объясняется?

И потихонечку начинал раскручивать. Но это же еще были советские евреи, и он был где-то «на грани». А потом приезжал поздно вечером к нам на дачу и рассказывал о своих подвигах.

Илья ходил в пижаме — вроде тех, что изображают в разных фильмах про холокост. Домашняя пижама, превращенная им в костюм, который он носил, не снимая, утром и вечером. Она совершенно потеряла вид и цвет, но сохранила образ пижамности.

Бокштейна вполне хватало на то, чтобы выбежать среди зимы в Гагаринском переулке в тёмный зимний вечер среди сугробов в меховой шапке и больших черных сатиновых трусах, — немного погулять.

Поскольку он был сильно озабочен, все время кадрил девчонок — в метро, где угодно. И приводил их в ужас. Представьте гофмановского Цахеса или Карлика Носа Гауфа: и вот он садится рядом в меховой шапке с торчащими ушами и начинает говорить, что — вот-де Платон, Гамлет… Девушки в шоке.

Однажды Илья привел довольно миловидную девицу, которую он все-таки склеил на улице. По советским понятиям — «буржуазная» девочка, гладкая и аккуратная. Оказалось, что она учится чуть ли не на пятом курсе Мориса Тореза, на французском отделении. Ей было интересно все — не простая штучка. Но всерьез его никто из такого рода особ не воспринимал.