Сады и пустоши: новая книга - [18]

Но, отлежавшись, вернулся, сразу развелся с этой Ниной, начал учиться, взялся за ум, трансформировал свою жизнь и, собственно говоря, умер ни много ни мало как одним из руководителей вертолетной промышленности страны. Он сделал быструю карьеру. Восстановился в партии. Но до самого конца оставался социопатом, человеком в буйных неладах с собой.

Дядя был острым, очень жестким антисемитом — и вообще ксенофобом. Он и меня ненавидел, кстати, как азербайджанца. Как все антисемиты, любил еврейские дебюты. Он мог с невероятным мастерством исполнять еврейские песни. Многие подозревали, что он и сам еврей. Он был кудрявый, черный, кареглазый, брюнетистый парень, распространявший вокруг себя странное темное обаяние, которое так нравится женщинам. При этом евреев он ненавидел, но евреи были в его окружении.

Дядя мог предстать приятным и обаятельным. Конечно все искупало то, как он пел и как он шутил. Великолепно играл на рояле. Он всему учился, говорил по-немецки. Играл на баяне и на гитаре, владел ею виртуозно. У него был замечательный голос. Рассказывал анекдоты, пел романсы дуэтом, мог аккомпанировать профессиональным певицам. Вокруг него постоянно вилась научно-артистическая молодежь, он водил дружбу с самыми громкими именами своего времени, дружил он с Высоцким. Но, к сожалению, не всегда был выбор качественный. Его сопровождала толпа прихлебателей.

Например, Паша Пашков. Потомок знаменитого владельца дома Пашкова, ядерный физик, человек холеный, но проходимец, ограбивший дочь Шаляпина. После смерти моего дяди, он и его дочку ограбил. Увез всё дядино наследство, включая «Жигули», которые после него остались. Машина в советское время была большой ценностью, а он дочке своего только что умершего друга сказал: «Ну зачем она тебе, что ты с ней будешь делать?», — и забрал.

Но были и очень красивые и яркие фигуры. Его окружали труппы лучших театров — в основном МХАТа. Актрисы МХАТа составляли его гарем. Причем, актрисы, задействованные в «Живом трупе», — цыганки Тани. Все «цыганки Тани» из разных трупп были его.

Три дядины женщины врезались мне в память и сформировали на раннем этапе мои представления о женственности и о том, что нужно любить и чего нужно избегать.

Вера Донская — «Жалобно стонет ветер осенний»[39]. Потрясающая. Постоянно курила, правда. Бабушка всё ей говорила: «Ну что же ты, Вера, куришь? Зачем — с твоим голосом?» Пела Вера так, что Изабелла Юрьева могла тихо пойти и залезть в конуру собачью. Круче женщины в романсе, в абсолютной самозабвенности не найти. Есть грубая Кибела[40], мать-земля цыганская. А есть рафинированная версия. Есть Варя Панина[41], дочь цыган-конокрадов, а есть Ляля Черная, дочь дворянина Киселева и цыганки. Вот Вера — это Ляля Черная. Очень красивая женщина.

Кибела, согласно мифу, идет в сопровождении корибантов — процессия из музыкантов, певцов и танцоров сопровождает великую мать богов. Цыгане — это как раз корибанты, сопровождающие Кибелу. Это хтонический культ, связанный с культом Великой Матери. Совершенно понятно, что есть хтоническое посвящение, и я это очень рано в детстве воспринял.

Почему герои в «Живом трупе» так плакали, не могли оторваться от цыганщины? Потому что они были служителями, рабами хтонического культа. Очень энергетическая вещь.

Вера Донская была рафинированным вариантом. Но за ней, за ее протюканной художественной фигурой, артистической и стильной, открываются такие бездны хтонизма, как Ляля или Соня Димитриевичи[42]. Я все это хорошо понял. Считаю, что в детские годы, благодаря дядиным музыкальным вечерам, получил хтоническое посвящение в «бессознанке», что дало мне потом возможность оперативного маневра уже совершенно в других регионах.

Катя Врубель, внучка художника[43], невероятно влюбленная в дядю, помогла ему, когда он ушел из армии.

Он же фактически стал инвалидом после ранения. Потом он перешел в гражданскую авиацию, но очень скоро оттуда ушел. И решил получить гражданское образование, так как у него было только военно-летное училище. Он поступил в институт на вечернее отделение и пошел на завод, настоящий механический завод, освоил там специальность токаря. Он сделал великолепную, затейливую медную рамку для фотографий — копию дореволюционной. Подарил ее своей матери, с которой у него были отвратительные отношения.

По вечерам дядя учился, институт был крутой — какой-то физико-технический, и там было полно математики. Катя Врубель с ним сидела, потому что была математиком. Она с ним занималась, приложила огромные усилия и потратила невероятно много времени, чтобы помочь ему закончить институт, — очевидно, надеясь, что он на ней женится. Очень красивая, эстетская девушка. Ходила в черном бархатном платье с хрустальными брошками. Вся в легкой дымке, но немного в ней крови не хватало. Буйства в ней не было, не было Катерины Ивановны, выходящей с шалью плясать перед вице-губернатором. А была в ней внучка знаменитого художника, — математик с родинкой на щеке, что называется «родинкой красоты».

Катя была очень белая, со светло-русыми волосами, но очень аристократическая. Бабушка мечтала, чтобы Лёня на ней женился. Это бы для нее искупило уродство ее сына, которого она ненавидела. Вот девушка по сердцу, соответствующая. Врубель — это же имя, черт побери. Врубель — это же ее современник. Но нет — использовал, гулял, учился математике. Выучился и женился на другой.