Сады и пустоши: новая книга - [13]

, который всегда «под локотком». Был такой актер Малого театра Зубов — наш сосед по даче. Старая дворянская семья, но абсолютный блюдолиз, похожий на Алексея Николаевича Толстого: с подгорликом, ожерелком, с длинным лицом, щеки, прядь набок — дворянские лица все под копирку. Дочка у него неплохая была — совершенно безумная Татьяна, математичка. Очень симпатичная.

Позвонил Леонид Емельянович ему и говорит:

— Приходи (скажем, послезавтра) на мою защиту.

Тот ему отвечает:

— Не смогу, извини.

— Что?

— Да я болен — видимо, буду болен и послезавтра.

Дед положил трубку и понял, что это конец. Поехал к своему другу генералу Кривошеину Семену[29], и за обедом вдруг схватился за сердце. Его перенесли в комнату, из которой он вышел уже мертвый через месяц. Месяц он там лежал. Говорят, в наши дни бы спасли: теперь с таким инфарктом перемещают, спокойно выхаживают. Но на тот момент это было выше сил 4-го управления.

Меня приводили проведать дедушку. Он вполне общался, улыбался.

Помню, что сильно прокололся, потому что меня каким-то вещам, связанным — о ужас! — с христианской верой, научила наша домработница Анна Тимофеевна, — по-моему, что-то про ангелов и архангелов. Ну и проговорился: в беседе с дедом что-то упомянул про архангелов. Он меня спрашивает:

— Это откуда?

— Да вот — Анна Тимофеевна рассказала.

— Ааа… — И посмотрел на бабушку: «Ну, разберись с этим.»

Она:

— Хорошо.

Ничего особенного потом не было. Но дед не шутил с такими вещами — не даром же ушел воевать, как только появилась такая возможность. Очень серьезно относился к «очередным задачам советской власти».

Любопытный был человек — Леонид Емельянович Шаповалов. Мрачный, жесткий, темный и очень конкретный человек — от Кузбасса и вывоза архива ЦК до очистки от евреев Малого театра.

В нем смешивалась воля к власти и абсолютный сатраповский карьеризм. Комплекс власти, готовность мочить. И он ничего не боялся. В нем сочетались абсолютная безжалостность и решимость, отсутствие страха и одновременно конформизм. Такое сочетание бывает только в тюркских нукерах наподобие нойона при Вату или Джучи: он ангажирован в службу, он реально выполняет приказы хана. Но он не из страха это делает, в нем нет либерализма, никаких идей свободы — ни своей, ни чьей бы то ни было. Просто чистая власть. Сатанизм чистой воды. Мой дед был забран в этот луч — луч диктата, луч тоталитарности.

Леонид Емельянович умер в 1955 году. Директором Малого он был с 1944 по 195 1 [30]. Перед тем как он умер планировалась его отправка послом в Венгрию — на то место, которое потом занял Андропов. И бабушка несколько лет говорила: «Какое счастье, что мы не поехали в Венгрию, мы бы оттуда живыми не выбрались». То есть, читай, какое счастье, что он умер раньше, чем мы бы поехали. Хотя, собственно говоря, почему она так считала — непонятно. Андропов же остался жив. Я думаю, что дед в этом плане тоже бы не оплошал.

Чистый сатрап. Леонид Емельянович Шаповалов по прозвищу Наповалов.

Два мира моих дедов слишком разные. Мой азербайджанский дед со стороны отца — из конформистской старой аристократии. При Мусавате возглавлял Совет Карабаха. Кончился Мусават, пошла советская власть, — и он возглавил отдел по борьбе с бандитизмом, оставаясь беспартийным. Настоящий барин, занимал огромную бакинскую квартиру на улице лейтенанта Шмидта, с горой старинного азербайджанского оружия, фамильных сабель и кинжалов, с огромной библиотекой, — тенистое, прохладное пространство за толстыми ставнями, и комнаты, как пещеры Али-Бабы.

А с другой стороны — столичная номенклатурная жизнь жесткого человека, бывшего начальника деникинской водокачки, русифицировавшего искусство в непосредственном контакте со Сталиным. И бабушка, дочь Андрея Львовича Шепелева, — человек, получивший заряд страшного впечатления о мире. Гимназистка вдруг оказывается учительницей в казацкой станице во время Гражданской войны. Потом встречает деда, и дальше они поднимаются вверх, перебираются с Кавказа в Россию.

В Ельце в 1929 году родилась моя мать.

В 1946 моя мать встречается с моим отцом, убежавшим от номенклатурной — даже традиционно номенклатурной — семьи, чтобы быть художником и ничего не знать о политике.

Мама

Судя по рассказам моей матери, молодежь ее круга жила весело.

Постоянные встречи, рауты в домах с такими именами, которые сегодня многих людей заставили бы вздрогнуть и побледнеть. Чаще всего они собирались и веселились в доме Людвигова[31], секретаря Берии.

Мама рассказывала, что иногда поздно ночью, среди смеха и веселья, когда они кружились в бальных танцах в большой зале, в особняке (по-моему, это особняк по Остоженке, 49[32] — там жил либо Людвигов, либо Кабулов) внезапно появлялся хозяин дома. Всегда необычайно бледный, белый как мел. И говорил он с вежливой улыбкой, медленно пробираясь среди танцующих молодых людей: «Веселитесь, веселитесь. Не обращайте на меня внимание», и следовал к себе в кабинет. Но на него и так никто особо не обращал внимания, хотя то, что он всегда был белый, как мел, появляясь посреди ночи, мама запомнила.

Много времени спустя она стала сопоставлять разные моменты и предполагать, с какой такой работы он мог появляться во втором часу ночи и в таком вот странном бледном состоянии.