Сады и пустоши: новая книга - [11]

У нас хранилась громаднейшая коллекция ружей — 15–20 самых известных марок. У меня в шесть лет имелось собственное ружье — Зауэр «Три кольца» 16 калибра. Мне было доверено разбирать его и чистить, когда каждую неделю перед поездкой на охоту проводился смотр оружия.

Они уезжали и возвращались к понедельнику с невероятным грузом битых уток. Один раз привезли зайца. Утром в маленькой своей детской я открываю глаза — надо мной стоит дед в комбинезоне и огромных сапогах-ботфортах, покрытый инеем и дышащий морозом. И он мне, маленькому, ставит на грудь замерзшего зайца величиной с меня самого. Я до сих пор помню интересный шок, который я тогда испытал.

Дед постоянно ходил на охоту с этим Суриным. У Сурина было два сына. Один стал хирургом, а другой, Александр, известным режиссером. Он выпустил 1986 году очень неплохой, знаменитый в свое время, фильм «Мы веселы, счастливы, талантливы». Я смотрел этот фильм еще с Дугиным и Гюльнар. Потрясающее издевательство над безумной совковой жизнью того времени — над интеллигенцией, поисками снежного человека, над женами, увлекающимися йогой и аэробикой.

Дед был обязательным к людям, имевшим к нему отношение. Всем помогал, кто оказывался его родственником.

Женился на бабушке и помогал её брату Володе, который сошел сума и в 14 лет убежал на гражданскую войну. Устроил его во ВХУТЕМАС, где тот перестал учится после двух курсов.

Леонид Емельянович всех устраивал, но в соответствующие им места. Бедных дальних родственников попроще — в суворовское или нахимовское.

Своего приемного отца дед везде возил с собой. Прадед, мрачный рыжебородый персонаж, умер, когда мои родители поженились. Мне достаточно много рассказывала о нем бабушка, хотя доверять ей тоже нельзя. В основном она вспоминала его как нелюдимого и грубого человека. У Емельяна от первого брака осталась дочка Клавдия. Мой дед о ней заботился. Он даже дал ей дачный участок за нашим домом. Это была дылда со светло-русыми волосами и бледноводянистыми голубыми глазами, полная идиотка. В какой-то момент ей купили швейную машинку, чтобы она могла как-то зарабатывать на жизнь. У нее тоже была приемная дочь.

Со своей сводной сестрой дед не имел ничего общего. А вот его родная сестра, Агриппина, моя двоюродная бабка, была потрясающей красавицей. У нее до самой смерти была точеная фигура, белые ноги, белые руки. Стройная, с огромными черными глазами, она напоминала персонаж из «Бахчисарайского фонтана». Ослепительная. Но она тоже была немного заторможенная, жила как будто во сне, в серале.

Ей пришлось тяжело. В 30-е годы у нее был любимый муж Феликс. Он был НКВДшник. Как-то они возвращались из ресторана большой компанией, и он, приотстав, шутя и играя, достал из кармана пистолет и со словами «а спорим, что не заряжен», выстрелил себе в голову на глазах у всех.

Это случилось, насколько я понимаю, когда Ягоду разбирали на части. Красиво поступил. Объявил перед свидетелями, что это не самоубийство, а что он просто валяет дурака: ну идиот, ну патрон оказался в патроннике, ну не повезло. Понятно, что если бы он застрелился, то — «враг народа». И соответствующее заключение приняли бы и по жене. А так — ну дурак, с кем не бывает.

Этот случай подействовал на тетю так, что она уже никогда не смогла оправиться. Вышла потом замуж за инвалида войны намного ниже себя по уровню. А сын от брака с Феликсом погиб на фронте.

Меня дед обожал. Легко брал и сажал себе на шею. А если был не в духе, то пальцем отводил меня в сторону. Я к нему подбегаю, кричу «Дедушка!», а он меня пальцем отводит, говоря при этом «Я зол», — и идёт в свой кабинет. Когда я Джаиду[24] это рассказал, он отметил, что это типично тюркский ход, даже сам оборот «Я зол». Впрочем, внешность деда не оставляет в этом никаких сомнений.

Он был компактный, плотный, коренастый, — ростом, наверное, сантиметров 175, — с густыми черными волосами и черными же, почти сросшимися, очень густыми бровями, красным лицом и очень темными карими глазами. В волосах у него не было ни единого седого волоса — во всяком случае так мне казалось, — и твердый подбородок калошей. Странным образом он напоминал известный бюст Бетховена. У нас на рояле стоял этот бюст, и домработница была уверена, что это портрет моего деда. Я и сам, когда был маленький, так думал: они действительно были похожи. Но потом я прочел имя латинскими буквами: Beethoven. Я говорю домработнице:

— Смотри, Маша, это Бетховен!

А она отвечает:

— Да ну вас, вечно вы придумываете! Это ваш дедушка!

Действительно был похож: волнистые черные волосы, подбородок, брови сведенные.

Отец мой считал, что дед больше напоминает злую версию Минтимера Шаймиева. Но я не согласен, потому что Шаймиев похож скорее на орангутанга, а у деда другой тип лица. Просто мой отец деда не любил и заклеймил его Шаймиевым.

Некоторый свет на историю моего деда проливает происхождение нашей дачи.

Став в 1944 году директором Малого театра, дед вступил в дачный кооператив. И обнаружил, что председатель в этом дачном кооперативе не имеет никакого отношения к Малому театру. Некий ловкий менеджер, проходимец, — ниоткуда пришел, все организовал, начал рулить, стал председателем. И все спокойно кивали, и вопрос «Кто такой?» никто не задавал.