Сад памяти - [5]

Чтобы отвлечь печника, завожу разговор о его книге. Он вмиг, как ребенок, преображается, веселеет:

— Лишь узнал про эти самые проценты, так и тетрадок всяких накупил, писать сел, а чего же делать, коль не довелось после себя в запас никого делу выучить… Ох, и досталось мне на орехи! Грамотешки-то кот наплакал… А кто за меня напишет, кто печи так знает? — Он выжидает секунду и говорит решительно: — Никто! К тому же на том свете, сказывают, и так шибко жарко, не пригодится, стало быть, моя практика… — Это уже с хохотком, покряхтывая, с наигранным смирением.

Не скрою, поначалу немного раздражала эта стариковская самоуверенность: никто, видите ли, так печки не знает. Будто и специальные книги, написанные квалифицированными мудрыми авторами, у нас не издаются. А потом подумал: пишут, издаются, но едва ли у кого есть такой опыт: более восьмидесяти лет — и все печи, печи. Тысячи кирпичей, тонны глины, песка, десятки стершихся от работы кельм-мастерков. Уникальный опыт, уникальная цифра — 80 лет труда.

Сейчас, когда я пишу эти строки, книги Николая Евдокимовича Михайлусенко (недавно в Краснодаре вышла вторая — «Как сложить экономичную бытовую печь») лежат передо мной на столе. Небольшие книги, рожденные в больших хлопотах, полуночных бдениях, беспокойстве: а как, не успею?

Успел Евдокимыч. Успел написать и издать. Счастлив.

Разные печи строил он — отопительные, варочные, сушильные. Ставил русские, «шведки», камины… К делу приладился благодаря отцу, знаменитому на всю округу мастеру, бравшему с собой на работу смышленого сына. Давно это было, в начале века, в Курской губернии. Ходили по деревням, выполняли заказы — время нелегкое, семью кормить надо…

— Николай Евдокимович, вот завтра опять за кельму возьметесь. И не надоело за столько-то лет? — спрашиваю печника.

Тот враз посерьезнел. Сбитая набок седая бородка подпрыгнула, влага приятных воспоминаний ушла из сузившихся глаз; стукнул в сердцах по камню тростью, зеленую широкополую шляпу нервным движением поглубже натянул. Спросил обидчиво зазвеневшим голосом:

— Надоело? Да вы… Да ежели хотите, мне печка жизнь на войне спасла! Ишь, выдумали: на-до-е-ло!..

Дело было еще в гражданскую. Михайлусенко командовал ротой в красноармейском полку. Вызвали его в штаб: «Ты, — говорят, — Николай, местный, тебе и карты в руки. Пойдешь в разведку».

Надо, так надо. Снял ротный шинель свою с алыми «разговорами», у костров походных прожженную, накинул кургузый пиджачишко, раздобыл ящик с инструментом. И вот идет по пыльному проселку, насвистывает добродушный молодец-печник; весел, беспечен, до всякой работы охоч…

Пробрался в село, то самое, знакомое, где когда-то ставили они с отцом печь в доме управляющего сахарным заводом. «Та-а-ак, здесь у беляков штаб, здесь, стало быть, пулеметы, рядом пушки, усиленная охрана…» На обратном пути вышел на дорогу, а конный разъезд — тут как тут, пылит навстречу. Один из всадников свесился с седла, опалил сивушным духом:

— Колька? Михайлусенко?! Ты ж, говорили, к красным записался… Давай-ка назад, разберемся, какого ты цвета-оперенья!

Били сильно. Плетью били. Он терпел и все жаловался на нехватку кирпича, хорошего песка для раствора. Как, мол, тут работать, да еще к таким вот ребятам нервным попадешься…

Рывком распахнулась дверь. В комнату вбежал молодой офицер и сразу, без слов, ударил Николая. Размахнулся как следует, а ударил так себе — слабак, видать, их благородие. Разрешите, говорит, мне этого красного лазутчика лично в расход отправить.

Дошли до леса. Грохнул за спиной выстрел. И вдруг: «Беги, Коля, к своим!» Обернулся и лишь теперь узнал: Виктор! Это в доме его отца сложили они тогда печь. Сдружились мальчишки, рыбачили вместе. И надо ж такому случиться…

Враг и опомниться не успел, когда на рассвете красные ворвались в село. Виктора он нашел среди пленных, отвел к командиру полка. Все рассказал — и про печь с голубым кафелем, и про неожиданное спасение из плена.

— Жить спокойно не смогу, если его не отпустим.

— Не надо отпускать, — сказал офицер. — Если поверите, хочу быть с вами…

Евдокимыч вздыхает:

— Храбрым командиром был Виктор, не чета иным. Жаль, убило… Думайте, что говорите: на-до-е-ло! Эх…

Молчу, переживаю свой промах. Но дед отходчив:

— Так и прошел я всю войну — и ротным и печником.

Освободят село, деревню, еще пулеметы и кони остыть не успеют, а к нему уже очередь: прослышали, мол, мы про ваш повсеместно известный талант и просим покорнейше сделать что-нибудь с нашей печкой — сладу с ней нет, с антантой растреклятой. Бабы, старики да детишки — как им откажешь! Винтовку за спину, мастерок в руки. Но и тогда, в горячке атак и яростных мечтаний о мировой революции, он успевал подумать, что делает одно из главных мирных дел — ставит печь, очаг, создает живую сердцевину дома, которая долгие годы будет давать тепло молодым и старым — целой большой семье, конечно же, счастливой. Иначе зачем водит ротный в бой свою цепь, зачем стучат их пулеметы, погибают лучшие товарищи?..

Само собой, будущее теперь не за дедовскими печами. Да и кто спорит. Но всем нам, кто сушит носки на батарее центрального отопления, не стоит забывать, что, кроме проспектов, есть проселки, кроме освещенных бессонных городов, есть деревеньки, дремлющие и средь белого зимнего дня. Там-то и нужны печи.