Александр ПОЛЯКОВ
ВЕЛИКАНЫ СУМРАКА
Роман
Детям моим — Ксении, Анне, Павлу, Ивану
Пролог
Старик висел над пропастью. Ерши пегих волос смешно торчали во все стороны. Он осторожно повернул голову на цыплячьей шее и увидел в морской дали каменистый мыс Доба, мимо которого входили в новороссийскую бухту две перегруженные фелюги. Старик крепче вцепился в куст, тронул каблуком скалу и зажмурился от страха: вниз посыпались мелкие камни. Когда он открыл глаза, то испугался еще больше. Рядом — вот он, руку протяни — над ущельем висел старший брат Володя, шестиклассник Ейской гимназии, вчера приплывший на каникулы пароходом «Киласури».
— Володя, мы думали, ты на «Львице». Она делает восемь узлов. Почему на «Киласури»? — хрипло зачастил старик.
— На «Львице» сломалась машина. Не хотел сидеть в порту, — ответил брат, подтягиваясь легким телом. — Давай-ка выбираться. Родители заждались...
— Осторожно! Я-то уж ладно. Я старик. А ты молодой. Какой же год теперь?
— Осторожно? Чтобы меня опять расстреляли комиссары? Если мне тринадцать, то тебе, Левушка, десять. Прощай, не бойся! — весело подмигнул брат и разжал руки.
— Какие комиссары? Ты же. Постой, Володя-я-я!!! — отчаянно закричал старик и пришел в себя.
Бред отступил. Обшарпанные стены комнаты снова нависли над умирающим.
Старик с трудом приподнялся, нащупал на столике мятую алюминиевую кружку, неловко двинул ее, вода плеснула на потертую папку, размывая надпись: «Трудовая школа имени Максима Горького. Сергиев Посад. 1923 год. Делопроизводитель Л.А.Тихомиров». Он выцедил в черный рот остатки воды и, обессиленный, прикрыл неживые глаза. Красная мгла под веками запульсировала, увлекая в повторившийся бред.
Снова брат Володя, цемесские скалы, хребет Маркотх, рангоут еще невидимого корабля над волнами, а там, чуть ниже, на зеленой кустистой поляне — вольная игра диких котят.
— А год, милый Левушка, теперь 1862-й, — рассмеялся Володя и хитро подмигнул: — Почему ты не женился на Сонечке Перовской? Ах, что за девушка! Сколько огня. И не только революционного.
— Так вышло, — почему-то смутился старик. — Пойми, тюремный роман. Ты держись крепче.
— Не хочу. Ничего не хочу, — отвернулся Володя и опять сорвался в пропасть.
— Что я скажу маме? Господи. — прохрипел старик. Тоска разрывала сердце. Он поймал взглядом солнечный блик у мыса и почти равнодушно отпустил куст. Бездна приняла невесомое тело.
К вечеру старшая дочь привела священника из Лавры.
Усопшего отпели в церкви старого кладбища.
В большевистской газете появилась заметка: «16 октября 1923 года в Сергиевом Посаде умер Лев Тихомиров, бывший революционер, идейный лидер «Народной Воли», перешедший на сторону самодержавия. Умер никому не нужным. И это справедливо. Перебежчиков, отступников не жаловали во все времена.»
Глава первая
Нервы. Бессонница. Да-да, бессонница — изматывающая, безутешная. Тогда, в январе 1882-го, он еще не научился ценить ее таинственный дар — дар одиночества и размышления. Это потом уже, гораздо позднее, он пойдет навстречу темноте смелой легкой поступью, зная, что ничего не бывает напрасным и что тысячи и тысячи людей, возможно, впервые глубоко задумались о жизни и о себе в бесконечные часы ночного бодрствования. То же самое случится и с ним. А пока.
А пока казалось, арестуют не сегодня — завтра. Если бы была жива Соня Перовская, она непременно сказала бы: «Все это у тебя, Левушка, на гистерической почве. Ты устал.» Но Соню повесили почти год назад. Он помнил: солнце, ростепель, шпалеры войск на Семеновском плацу..
В Каретном студеный ветер стих, однако ближе к Садовой, в двух шагах от радикальской штаб-квартиры, ударил в лицо так сильно и колко, что Тихомиров зажмурился. Собственно говоря, в паспорте значилось другое имя: Иван Григорьевич Каратаев. Паспорт и новый костюм выдали в комитете «Народной воли» — как члену исполкома, попавшему под жесточайшую слежку. Бывший театральный гример достал оловянные трубочки с красками и нарисовал ему на правой щеке большое родимое пятно, налепил кустистые брови — попробуй-ка, узнай! «Вылитый Василий Николаевич Андреев-Бур- лак в роли Подхалюзина, — шепелявил старик. — Ах, какая игра! Малый театр рукоплескал.» Сына гримера осудили по процессу 193-х: вместе с Ипполитом Мышкиным тот пытался освободить Чернышевского из Вилюйска. Отпрыска же своего болтливый старик боготворил, а потому сочувствовал революции.
И все же покоя не было. А тут еще рыжая борода. Борода торчала из-за выставленного на лестницу посудника и явно принадлежала полицейскому агенту. (И где только понабрали таких неловких!) Было слышно, как тот дышит, стараясь приглушить дыхание. Пробившийся солнечный луч позолотил бороду, и на мгновение вспомнилось детство. Геленджик, Новороссийск, отец, смешно пугающий их с братом из-за такого же шкапа. Тихомиров оборвал воспоминания: ведь филер прятался на лестнице тайной штаб-квартиры, и это означало, что дела «Народной воли» совсем плохи.
Первым желанием было немедленно выйти из подъезда. Убежать, скрыться в метели. Он с трудом сдержал себя. Постоял с полминуты, пьяно качнулся, икнул (переиграл?) и смело шагнул к квартирной двери.
