Великаны сумрака - [3]

Выручай, друг! Даже если ты второй год сидишь в Алексе- евском равелине, все равно — выручай.

Конечно, конечно, как же он мог забыть! Вот она, подворот­ня, вот дом № 43. Нужно вбежать под арку, круто повернуть налево. Из-под руки, не целясь, Тихомиров выстрелил в фи­леров. Те попадали в снег. И это дало спасительные секунды. Он перемахнул через сугроб и кинулся во двор. За спиной зах­лопали револьверы, пуля впилась в карниз, на голову посыпа­лись сосульки. Налево, направо, один закоулок, другой. Лишь бы сгоряча не ошибиться. Следующую улочку — наискосок, здесь дом. Да-да, номер пять, и снова—проходной двор. Нет, сердце не выдержит! Прыгает в горле, гонит обезумевшую кровь, и кровь вскипает, готовая вырваться из горячего, при­выкшего к жизни тела. Достаточно маленькой дырочки, кото­рую так легко делает кусочек стремительного свинца.

Чудесно, удивительно, странно — он вдруг очутился в Охотном, еще раз повернул направо, снова миновал проход­ной двор. У фонаря томился извозчик: «Эй, любезный! По­спеши-ка.» Помчались. Спасен?

Спасен. Спасен! Под рубашкой нащупал образок Святи­теля Митрофана: мама им благословила, наказывала не сни­мать. А он снимал, терял образок. Недавно нашел его у брата Володи. Безотчетно надел на шею. Вот бы поиздевалась Со­нечка! Ведь она даже перед казнью отказалась принять свя­щенника.

К радости добавилось чувство вины перед Михайловым: сам же посмеивался, когда тот требовал сугубой конспира­ции. Разве сегодня ушел бы он без Сашиной науки?

Уехал в Сергиев Посад, в Лавру. Там пробыл три дня.

В квартире на Знаменке он поселился уже с другим пас­портом. И поселился не один — с молодой женой Катей. По соседству тут же появились новые жильцы — два крайне по­дозрительных субъекта. Они часто попадались ему на ули­цах — в самых разных местах. И вскоре окончательно себя раскрыли. Дело было ночью. Жена спала. Его мучила бес­сонница. Он слышал, как пришли соседи, как устраивались на скрипучих кроватях. Тихомиров лежал без свечи, затаив дыхание. Похоже, там, за тонкой перегородкой, были увере­ны, что молодой четы нет дома.

— Ишь, бестия, — заговорил первый. — След путает, как лисица. Со Стромынки да на Сивцев, а оттуда прямо на Раз­гуляй. Вот жизнь собачья — гоняйся за ним. Хорошо хоть в кухмистерскую успел. А то пропал бы я с голодухи.

— Им-то, бунтовщикам, что, — тихо отозвался второй. — Они идеями сыты. К тому же французики микстурку приду­мали: хлебнул — и три дня ни пивши, не евши, бегай себе. Вот и бегают, шаромыги. А еще силища от микстурки. Бом­биста брали — так он пятерых наших раскидал. А этот, за стенкой, хитер. По рылу видно — не из простых.

Дело ясное — за стенкой говорили о нем. Тоска сдавила сердце: обложили со всех сторон, охранка следит за каждым шагом. Почему не берут? Должно быть, по нему выслежива­ют других — тактика подполковника Судейкина. Хорошо, что Маша Оловеникова успела выехать из штаб-квартиры! А Богданович. Бедный Юра решил поиграть с судьбой. До­игрался, досиделся на Садовой — вчера арестовали.

— Душа моя, Катенька, проснись, — разбудил жену. — Тихо. Тсс.

А жена — умница: очнулась, будто и не спала. Выучка — сама член исполкома «Народной воли». И первое движение — руку на живот: мягко, оберегающе. Наверное, и во сне по­мнила, что беременна, хотя срок пока и небольшой.

Нужно, чтобы филеры уверились, что соседи еще не при­шли. Но, конечно же, придут, никуда не денутся, поскольку по подворотням и переулкам их ведут, глаз с них не спускают другие сыщики.

Тихомиров прислушался: один из филеров уже всхрапы­вал, но другой все еще полусонно хвастал, что вчера Евстрат- ка накинул ему полтинник — за усердие.

Одевались бесшумно, быстро, объяснялись жестами, да и что объясняться — по третьей от печки половице (которая не скрипит) к двери, в коридор, через кухоньку к черному ходу. Тут Катя шалью неловко махнула, зацепилась за умываль­ник (урыльник — как, смеясь, называла), оглушительно звякнуло в темноте. Юркнули под стол, затаились, словно дети малые разыгрались в прятки: «Кто не спрятался, я не виноват.» Сейчас выскочат, свет зажгут, навалятся. За та­кое дело Евстратка, поди ж, целый рубль накинет. Похоже, стрельбы не миновать: Тихомиров с отвращением ощупал в кармане револьвер. Сердце колотилось, перед глазами плы­ли круги.

Ничего, обошлось. Только замычал во сне филер: «Ах, штучник, поганец! Гоните, ваше благородие!..»

По снегу, в метели, на разных извозчиках — в разные кон­цы Москвы.

У Савелия Златопольского взял другой, надежный паспорт. Брат Володя ссудил денег, дал почти новое пальто. В полдень они с женой уже сидели в нижегородском поезде, уверенные, что в Белокаменной не оставили за собой никаких следов.

Ехали первым классом — солидно, по-барски. Хвала щед­рости дорогого братца, но, признаться, и без него бы не про­пали: в кассу «Народной воли» поступало до пяти тысяч в месяц, 60 тысяч в год! Хорошие деньги. Да разве он, идеолог организации, не заслужил, чтобы в пути ни в чем себе не от­казывать?

Одно омрачало путешествие. Неотвязная мысль: почему взяли Николая Капелькина? Кто его выдал?

Итак, в уютном купе ехал молодой профессор, специалист по быту и верованиям поволжских инородцев, каких-нибудь черемисов с вотяками, по большей части ямщиков с зау­нывными степными песнями. Профессор был влюблен в свою юную жену — глаз с нее не сводил, загонял бедного буфетчи­ка, угождая ей в мелочах. Помрачнел он только раз, когда супруга, капризно поведя полнеющими плечиками, попро­сила угличского сыра, ну хотя бы ма-а-аленький кусочек или на худой конец малиновой пастилы.