Саалама, руси - [9]
Рискуя быть затоптанной, Ливанская кинулась к дальнему борту, наклонилась и успела бегло осмотреть пострадавшего. Открытые ранения. Пулевые. И не одно.
— Давай, бери. Выносим его отсюда, выносим! — Муки подбежал, схватил раненого за куртку, как мешок, подтягивая к борту. Девушка спрыгнула на землю, подняв тучу пыли.
— Держи! — врач начал сталкивать тело вниз, с усилием держа его за плечи. Парни продолжали осыпать их бранью.
Она схватила раненого за ноги, и тут же почувствовала ослепительную боль в плече. Выпустив ношу, девушка полетела в дорожную грязь. Муки в одиночку не удержал вес парня, и тело с грохотом упало рядом.
Удар был не столько сильным, сколько неожиданным. Парень, стоявший в кузове грузовика, попросту ткнул ее прикладом автомата. Приложи он чуть больше силы, ей бы вывихнуло плечо. А так Ливанская даже не поняла, что произошло, и тут же вскочила.
— Муки, помоги! — не дав ему сцепиться с моджахедами в перебранке, она с усилием подняла пострадавшего за плечи. Вдвоем врачи кое-как поволокли тело к больнице, стараясь передвигаться как можно быстрее, чтобы укрыться за ее стенами. Угрозы в любое мгновение могли перейти в действия.
— ШармУта! БАрра шармута! Ник уммак! Хинзи! Шармута-хаволь! [1] — тот самый агрессивный парень, который ударил ее, прыгал и выкрикивал вслед ругательства, но за ними пойти не решался.
Ливанская даже не обернулась, с трудом втаскивая раненого на крыльцо.
— Что он сказал?
Мужчина тяжело выдохнул и поднатужился, удобнее перехватывая тело:
— Что-то типа того, что ты шлюха. А я, — он замялся, — ну, тоже что-то в этом роде.
Мокрая от крови куртка выскальзывала из пальцев, с девушки градом лил пот:
— Как мило.
— Я же сказал тебе — иди внутрь, — Муки ожесточенно пропыхтел. Они, наконец, ввалились в дверь больницы, и Абдис торопливо захлопнул ее за спинами врачей, отрезая от них боевиков.
Они сбросили тело на пол в темном коридоре и, тяжело дыша, разогнулись. Девушка убрала с лица прилипшие мокрые от пота волосы:
— А в чем дело?
— Это же исламистские группировки. Шариат. Говорю тебе — не суйся на улицу!
— Что у нас тут? — в коридор выбежал Лисото и наклонился к брошенному на пол раненому.
Забыв о Муки, Ливанская присела на корточки с другой стороны:
— Два пулевых: одно — в область сердца, другое — в левую ногу. Это все, что я увидела сходу, но, может, есть еще.
— Ладно, давайте перенесём его в смотровую, — и уже Ливанской бросил: — Беги мойся!
— Пять, десять, двадцать. Пять, десять, двадцать. — Была у нее такая привычка: каждый раз, когда Ливанская волновалась перед операцией, она начинала считать, сколько раз трет по пальцам мылом. Так учил ее в свое время наставник: двадцать раз сверху, двадцать раз снизу, двадцать — между пальцами. Этот монотонный счет себе под нос помогал собраться, успокаивая нервы. Можно было и пренебречь мытьем рук, просто ополоснуть спиртом и надеть перчатки, но ей требовались эти лишние две минуты, чтобы собраться.
В операционную она вошла, сцепив в замок стерильные руки. Лисото был уже внутри, в маске и чепчике в яркий синий горошек — дешевый сомалийский самопал.
Пациент лежал на столе. Над его головой болтались мешки капельницы, равномерно цедя жидкость в катетер. Ясмина в белом, заляпанном кровью хиджабе продолжала методично качать ему в легкие кислород и громко читать слова молитвы.
— Готова? — хирург кивнул ассистентке и недовольно глянул на сестру, которая своим бормотанием сбивала с мыслей, не давая настроиться. Но перебить ее не посмел. Наконец, она закончила и, видимо по праву старшинства — дольше всех работая в этой больнице — провозгласила:
— Хизмия.
Ливанская уже слышала это слово — по-арабски оно значило «с Богом, пора».
— Подключите его к ИВЛ и следите за аппаратом. Он, бывает, отключается.
Сестра с готовностью отпустила мешок, переключая пациента на аппарат, а Ливанская удивленно вскинула на Лисото глаза — в голове не укладывалось, как аппарат ИВЛ может отключиться в середине операции.
Но хирург на ассистентку уже не смотрел.
— Я беру грудь, ты — ногу, — он протянул руку, и Ясмина незаметно вложила в нее скальпель.
Ливанская едва успевшая занять место ассистента, растерянно взглянула на старшего:
— Но я никогда сама огнестрелы не оперировала.
В Москве никто и никогда не позволил бы ей самостоятельно взять новую операцию, без участия более опытного хирурга. Всегда был контроль, кураторство, наблюдение сверху. Возможность спросить и обратиться за помощью.
— Времени мало, я один не успею. Он не может лежать под наркозом год. Учись по ходу дела — я подскажу, — сварливо бросил хирург. — Ясмина, давление?
— Шестьдесят на сорок.
— Начнем.
Она глянула на Лисото, замешкалась на секунду, а потом решительно кивнула:
— Хорошо, я беру ногу. Ясмина, бетадин[2].
Ясмина так быстро и незаметно вложила в ее руки пинцет с пропитанным антисептиком тампоном, что, казалось, он материализовался там сам по себе, из воздуха. Девушка благодарно кивнула, но женщина демонстративно отвернулась, будто не видела.
Входное отверстие располагалось десятью сантиметрами ниже колена, выходного не было. Следовательно, пуля осталась внутри — ее надо искать.
Да выйдет Афродита из волн морских. Рожденная из крови и семени Урана, восстанет из белой пены. И пойдет по этому миру в поисках любви. Любви среди людей…
Уважаемые читатели, если вы размышляете о возможности прочтения, ознакомьтесь с предупреждением. Спасибо. Данный текст написан в жанре социальной драмы, вопросы любви и брака рассматриваются в нем с житейской стороны, не с романтической. Психиатрия в данном тексте показана глазами практикующего врача, не пациентов. В тексте имеются несколько сцен эротического характера. Если вы по каким-то внутренним причинам не приемлете секса, отнеситесь к прочтению текста с осторожностью. Текст полностью вычитан врачом-психиатром и писался под его контролем.
Роман о нужных детях. Или ненужных. О надежде и предреченности. О воспитании и всех нас: живых и существующих. О любви.
Карой Пап (1897–1945?), единственный венгерский писателей еврейского происхождения, который приобрел известность между двумя мировыми войнами, посвятил основную часть своего творчества проблемам еврейства. Роман «Азарел», самая большая удача писателя, — это трагическая история еврейского ребенка, рассказанная от его имени. Младенцем отданный фанатически религиозному деду, он затем возвращается во внешне благополучную семью отца, местного раввина, где терзается недостатком любви, внимания, нежности и оказывается на грани тяжелого душевного заболевания…
Вы служили в армии? А зря. Советский Союз, Одесский военный округ, стройбат. Стройбат в середине 80-х, когда студенты были смешаны с ранее судимыми в одной кастрюле, где кипели интриги и противоречия, где страшное оттенялось смешным, а тоска — удачей. Это не сборник баек и анекдотов. Описанное не выдумка, при всей невероятности многих событий в действительности всё так и было. Действие не ограничивается армейскими годами, книга полна зарисовок времени, когда молодость совпала с закатом эпохи. Содержит нецензурную брань.
В «Рассказах с того света» (1995) американской писательницы Эстер М. Бронер сталкиваются взгляды разных поколений — дочери, современной интеллектуалки, и матери, бежавшей от погромов из России в Америку, которым трудно понять друг друга. После смерти матери дочь держит траур, ведет уже мысленные разговоры с матерью, и к концу траура ей со щемящим чувством невозвратной потери удается лучше понять мать и ее поколение.
Книгу вроде положено предварять аннотацией, в которой излагается суть содержимого книги, концепция автора. Но этим самым предварением навязывается некий угол восприятия, даются установки. Автор против этого. Если придёт желание и любопытство, откройте книгу, как лавку, в которой на рядах расставлен разный товар. Можете выбрать по вкусу или взять всё.
Телеграмма Про эту книгу Свет без огня Гривенник Плотник Без промаху Каменная печать Воздушный шар Ледоколы Паровозы Микроруки Колизей и зоопарк Тигр на снегу Что, если бы В зоологическом саду У звериных клеток Звери-новоселы Ответ писателя Бориса Житкова Вите Дейкину Правда ли? Ответ писателя Моя надежда.
«Наташа и другие рассказы» — первая книга писателя и режиссера Д. Безмозгиса (1973), иммигрировавшего в возрасте шести лет с семьей из Риги в Канаду, была названа лучшей первой книгой, одной из двадцати пяти лучших книг года и т. д. А по списку «Нью-Йоркера» 2010 года Безмозгис вошел в двадцатку лучших писателей до сорока лет. Критики увидели в Безмозгисе наследника Бабеля, Филипа Рота и Бернарда Маламуда. В этом небольшом сборнике, рассказывающем о том, как нелегко было советским евреям приспосабливаться к жизни в такой непохожей на СССР стране, драма и даже трагедия — в духе его предшественников — соседствуют с комедией.