Саалама, руси - [11]

На следующее утро, едва рассвело, в комнату постучался Муки. Поздоровался в дверях и сунул ей в руки перевязанный веревкой сверток. Девушка машинально приняла его, сжала пальцами и почувствовала внутри что-то мягкое:

— Это что?

Ответ показался ей странным и уклончивым.

— Для тебя.

Девушка недоуменно подняла на приятеля глаза и одним движением разорвала бумажную упаковку — на пол упал комок свернутых, туго уложенных отрезов ткани. Не глядя на девушку, Муки торопливо сел на корточки и начал собирать их с грязноватых досок.

— Муки, что происходит? — она неуверенно наклонилась помочь.

Тот сначала молчал, а потом принялся тщательно подбирать слова:

— Слушай, ты здесь не местная, поэтому…

— Не мнись. В чем дело?

Мужчина медленно поднялся, отряхивая колени.

— В том, что ты женщина. Не надо их злить.

— Кого?

— Их, — Муки, наконец, поднял голову. — Рита, эти места принадлежат исламистам. Я же просил тебя не выходить вчера на улицу. Это они из-за тебя взбесились. Женщина, не носящая хиджаб, в этих местах все равно что шлюха.

Ливанская неверяще вскинула на него глаза:

— Муки, это что — хиджаб?

— Речь идет о твоей безопасности. Ты работаешь — это харам[1]. Здесь для женщины вообще все харам: без хиджаба ходить — харам, руку пожимать — харам. Если мы с тобой вместе по улице пройдем — нас арестуют или забьют до смерти.

Девушка стиснула зубы:

— Мне не говорили, что я должна буду надеть хиджаб.

— А тебя никто и не обязывает, — он отвел взгляд. — Каждая женщина приходит к этому сама, — и, помолчав, добавил: — Рано или поздно.

Ливанская развернула ткань — это и в самом деле было платье: простого покроя, почти до пола, с длинными узкими рукавами.

— Рита, пожалуйста, не буди лихо.

Она растерянно пожала плечами.

— Я даже не мусульманка.

На что мужчина только с горечью усмехнулся:

— Здесь это не имеет значения. Может быть, в Могадишо, но не здесь. По этому дому можешь ходить как хочешь. Здесь все свои — никто не выдаст. Но в больницу и на улицу, — он сунул в руки девушки скомканные платки, — надевай хиджаб, хорошо? Так далеко от столицы все женщины надевают, если хотят, чтобы их не трогали. Надо было сразу тебе сказать.

Она сжала в руках платье и раздосадовано выдохнула:

— Господи, бред какой-то.

— Нас не тронули только потому, что им надо было раненого лечить. В этих районах правит Аль-Шабааб[2], помощи просить не у кого. А ты вчера перед боевиками на улицу выбежала, — Муки замялся. — Тебе помочь? В первый раз сложно завязать платок.

Он выжидательно смотрел, а девушка все теребила и теребила платки, ничего не отвечая. И, только хорошо подумав, решительно вздернула упрямый подбородок:

— Иди к черту. Я хиджаб не надену.

В подтверждение своего решения бросила платье на пол, перешагнула через него и вышла за дверь — пора было начинать прием, она и так опоздала.

Сомали. Деревня. 23:20.

Ливанская постучала и прислушалась: сначала была тишина, но спустя пару минут, дверь открыла Сюзон.

— О, salut! Еntres! Пр'оходи! — француженка поздоровалась на ломаном русском и улыбнулась — молодая рыжая девушка ей сразу приглянулась, они уже несколько раз пили вместе чай, болтая на жуткой смеси языков.

Ливанская неуверенно пожала плечами:

— Да нет, мне бы Муки.

Девушка машинально отметила про себя, что Сюзон даже в своей комнате надевает длинное, в пол, одеяние — боится. И почувствовала себя неуютно:

— Я на улице подожду. Покурю.

Та понимающе кивнула и скрылась за дверью.

Муки появился через пару минут, присел рядом и протянул руку за сигаретой. Оба понимали, что она не согласится на хиджаб. Но надо было как-то мириться.

Пару минут Ливанская молча курила, прислушиваясь к гулким ночным звукам. Деревня спала. Она подняла голову — от такого количества звезд даже на улице было вполне светло.

Только сегодня она поняла, почему сомалийские мужчины подчас так странно себя вели: при виде врача-женщины с оголенными руками и без платка, некоторые из них начинали прятать глаза, а старики, как раки, пятиться к дверям.

— И давно здесь так?

Муки пожал плечами:

— Так плохо — последние лет десять, — он тоже посмотрел вверх и грустно усмехнулся: — Знаешь, местные ведь совсем не такие. На самом деле, им просто страшно.

Ливанская затянулась.

— Муки, почему здесь так мало женщин? Из пятерых, приходящих на прием, четверо — мужчины. Мы же благотворительная больница — платить не надо.

Приятель, до того вертевший сигарету в руках, тоже прикурил:

— Боятся. Здесь раньше совсем другие традиции были, а теперь женщинам выходить нельзя, работать нельзя, национальную одежду носить нельзя. А где ее взять-то другую, если денег нет?! Вот и сидят по домам. Опять-таки, они же сами толком шариатских законов не знают. Тем более, что эти порядки в каждом городе свои — насколько хватит воображения у местного имама. По незнанию сделаешь что-нибудь не то, и привет, — Муки кивнул сам себе: — Да уж, ситуация не очень. То ли на рынке торговать и детей кормить, то ли сидеть дома — смотреть, как они с голоду умирают. Вот и выбирай, — он горько улыбнулся. — Рита, не обижайся, я же для тебя хочу как лучше.

— Спасибо, — девушка помолчала. Потом вспомнила и смущенно пожала плечами: — Это платье Сюзон? — и, не дожидаясь ответа, сунула ему аккуратно перевязанный сверток.