Саалама, руси - [32]

Ночью Муки звонил в Могадишо.

Врачи не уехали. Ни одни человек из Красного Креста, из тех, с кем они работали на протяжении двух месяцев, никто не уехал. Все они оставались в Сомали, в гостинице Могадишо, и ждали, когда провинция успокоится.

Казалось, жизнь дала им второй шанс. Услышав, что свои вернутся, Ливанская горячо выдохнула, горло сдавило. Даже сказать толком ничего не смогла, просто легла и отвернулась к стене. Такие вещи нужно переживать одной, это ни с кем не разделишь.

[1] Халиб, саамах, батата — молоко, рыба, картофель (араб.)

24

23 декабря 2008 года. Вторник. Сомали, район Джамаме. 14:30.

Тяжелее всего дались последние два дня. Если раньше у нее спокойно получалось сутками спать, не чувствуя интереса к бодрствованию, то теперь Ливанская, будто выспавшись на месяцы вперед, не могла сомкнуть глаз. День тянулся как неделя. Она металась по комнате, маясь от скуки и нетерпения, и не зная, куда себя деть.

Только во вторник Муки прибежал из города не вечером, как обычно, а днем, и притащил ей старый, но чистенький хиджаб блекло-серого цвета. На этот раз даже спорить ей в голову не пришло. Ливанская сбросила куртку и натянула балахон поверх своей одежды, уже привычно-ловко закрутив и зашпилив вокруг лица платок.

Со стариком простились без сожалений. У дверей Муки сунул хозяину еще пачку ассигнаций — он предусмотрительно не оплачивал всего сразу, опасаясь, что, едва получив деньги, тот либо выкинет девушку, либо сдаст исламистам. Солгать белым — не харам. Старик, получив плату, расплылся в счастливой улыбке, долго и самозабвенно благодаря доктора. А потом крикнул в спину девушке:

— Маа саляма, руси[1]. Добрий народ.

Обернувшись, Ливанская увидела чистую улыбку, невинные глаза, полные любви к «доброму русскому народу», и передернулась.

На этот раз шли открыто. Девушка по мусульманскому обычаю двигалась не рядом с мужчиной, а чуть позади. Хотя беспорядки и закончились, страх из сознания так быстро уйти не мог.

А город тем временем жил своей обычной жизнью. Мимо сновали местные мужчины, к стенам жались женщины в длинных черных одеяниях, серыми мышками проскальзывая через улицу и снова исчезая в домах. В пыльных переулках голые черные детишки играли с тощими рогатыми козами. Уже ничто не напоминало о кошмаре, творившемся тут несколько дней назад.

Базар снова кипел. Ливанская с удивлением смотрела по сторонам. Бесшабашные веселые фаталисты — всего неделю назад их убивали, как скот, у порогов собственных домов. На улицах стреляли, сновали грузовики, полные вооруженных до зубов боевиков. Смерть ходила рядом, каждый из них мог погибнуть в любую минуту. Но то было вчера. А сегодня новый день, и сомалийцы с радостными улыбками высыпали на улицу торговать, громким ором навязывая свой нехитрый товар. Жизнь продолжалась.

Этот народ обладал поразительной жизненной стойкостью. И Ливанская, с восхищением глядя на них, влюблялась в кипящую жизнь.

— Муки, — девушка схватила мужчину за рукав и крикнула, стараясь перекричать царящий кругом гвалт, — я хочу пить! Купи мне сок.

Мужчина удивленно обернулся, смотрел на нее пару секунд, а потом, растерянно поправив очки на переносице, пожал плечами. А она будто заражалась этим веселым фатализмом. Хватит страха! С нее довольно было смерти, кошмаров и крови. Хотелось жить. И раз сегодня, сейчас, вот в эту минуту, не стреляют — значит, все отлично.

Всего месяц назад она опасалась пить из этого стакана, потому что он грязный. Теперь жадно глотала сладкий, с пряным послевкусием, сок и с наслаждением вдыхала терпкий аромат специй, приносимый ветром от соседней лавки.

Здание, в которое стаскивали раненых, и в котором Ливанская очнулась две недели назад, оказалось всего лишь местным овощным складом. И хотя он пустовал уже несколько лет, тут до сих пор стоял тошнотворный гнилостный душок порченых продуктов. И теперь, когда пол больше не был завален окровавленными людьми, и в воздухе не висел запах железа и испражнений, он явственно почувствовался.

Врачи, только что прилетевшие из Могадишо, потерянно жались к стенам, то и дело оглядывались, будто опасались, что из-за угла по ним начнут стрелять. И говорили боязливым полушепотом.

Лисото за две недели будто постарел, сгорбился и, кажется, чувствовал себя еще более неуверенно. Зато Додди, со свойственной ему легкомысленностью, говорил громче остальных, то и дело тыча пальцем на улицу. Лаборант Иванов, с которым Ливанскаяобщалась меньше, чем с остальными, переминался с ноги на ногу и так отчаянно прижимал к себе медицинскую сумку, будто собирался отдать за нее жизнь.

Первой их увидела Сюзон. Женщина обернулась, тихо вскрикнула и, прежде чем остальные успели понять, что происходит, кинулась к ним бегом, попеременно крича то на арабском, то на французском. Пока она несколько секунд обнимала Муки, не переставая причитать и обливаться слезами, все деликатно отвернулись. Потом француженка с такой же пылкостью сжала в объятиях и Ливанскую. Не привыкшая к бурным эмоциям, девушка растерянно замерла, а потом неуверенно положила руки на талию Сюзон, слушая ее восторженный, еле внятный лепет.