Саалама, руси - [34]

В бараке все было покрыто пылью. За две недели помещение совершенно потеряло жилой вид. И было разграблено.

Врачи все поняли, едва открыв дверь. Комната отдыха превратилась в свалку. Телевизор — их самую большую ценность — украли, и, пусть он кроме Аль-Джазира ничего не показывал, но создавал ощущение причастности к цивилизации. Два стула и диван тоже пропали.

Кто это сделал, было уже не выяснить. То ли пролетавшие мимо боевики, воины Аллаха (обокрасть неверных — дело богоугодное), то ли сами посельчане. Местные ни за что не сознались бы — бесполезно даже спрашивать. Староста сделает честные глаза и с праведным негодованием возопит, что белые клевещут на его народ. А если исламисты, то тем более ничего не скажут, деревенские их слишком боятся. Да, в общем, было уже и не важно.

Ливанская прошлась по комнате, под ногами хрустели тарелки. Поваленный стеллаж был пуст — значит, скорее всего, барак разгромили исламисты — они же сожгли книги. Все-таки было приятно сознавать, что это не местные. Или, по крайней мере, не только они.

Присев на корточки, Ливанская подняла кружку с красными маками — у нее больше не было ручки и днище пересекала длинная трещина.

В комнатах было то же самое, у многих пропали вещи. Что-то было поломано, что-то украдено. Сюзон тихо заплакала, уткнувшись носом в косяк. Ливанская сначала посмотрела на нее с немым недоумением и только потом узнала — там, в комнате, были дорогие ей вещи — фотографии. Перед эвакуацией врачи не успели зайти в барак, и все личное осталось в нем.

Сама Ливанская спокойно покрутила в руках ремень, оторванный от ее рюкзака, и бросила его в мусор. У нее не было вещей, из-за которых стоило бы расстраиваться.

— Проклятые скоты! — посреди зала стоял разъяренный Лисото — с резиновым шлангом в руках. Хирург обескураженно обернулся к коллегам и беспомощно пожал плечами: — Газовые баллоны сперли.

Он посмотрел на шланг, будто не понимая что это, а потом бросил его на пол.

— Вот шикарно! — Додди взмахнул руками. — Даже чаю не попьешь. Ублюдки! Да это же они все разнесли! Вот только дотянем до завтра — и к чертовой матери эту деревню!

— Мы должны остаться, — голос Сюзон был тихим, бесцветным. Но обернулись на него все. Кто-то с удивлением, как Додди, кто-то растерянно, как Лисото. А через секунду ее поддержала Ливанская:

— Сюзон права. Мы должны остаться на этом месте. Местные знают, где больница, и приходят сюда. И будут приходить. Они же кочевники — привыкли ходить туда, куда знают дорогу. Это наша работа. Муки, нам реально найти новое здание?

Все бетонные дома, которые стояли в центре поселения, оставили русские. Когда они пришли в Сомали, то принялись строить школы и больницы. Местную школу давно закрыли исламисты — ни к чему правоверным мусульманам читать и считать. А в больницу заселился Красный Крест. Но даже притом, что здание школы пустовало, получить его было бы проблемой. Как, у кого его нужно покупать? Было непонятно даже, принадлежит ли оно государству или деревне. Да и какому государству, если правительство есть только в Могадишо?

Мужчина сконфуженно поправил на носу очки.

— Рита, ты понимаешь…

— Муки, ты тут единственный, кто может внятно с ними разговаривать. Мы с тобой тоже отличились, нам и расхлебывать.

Но ее неожиданно резко прервал Лисото:

— Не надо, — мужчина покачал головой, не дав поднять щекотливую тему. — Никто ни в чем не виноват. Вы с Сюзон правы, завтра мы попытаемся поговорить насчет здания. Сегодня все устали, — Лисото обвел взглядом комнату, — так что давайте просто отдохнем.

Он успокаивающе посмотрел на Ливанскую, и она согласно кивнула:

— Пойду приберу в комнате.

Вслед за ней разбрелись и остальные, тихо переговариваясь между собой.

Врачи не могли уняться до трех часов ночи, пока не выбросили все побитое и поломанное и не вымели начисто пол. Сейчас самым важным казалось привести помещение в жилой вид. Будто утвердиться здесь. Доказать, что они вернулись.

[1] Ариш — саманная хижина.

26

28 декабря 2008 года. Воскресенье. Сомали. Деревня. 14:20.

Следующие несколько дней прошли бестолково, суматошно и ознаменовались только двумя глобальными событиями.

Во-первых, пришли местные. Как, откуда они узнали, что белые вернулись? Сомалийцы, жившие выпасом коз и верблюдов, беспрестанно кочевали. Из верблюжьих шкур и колючих веток акации возводили в сухой жаркой пустыне похожие на юрты хижины и оставались на месте до тех пор, пока не заканчивался корм для скота. Потом снимались и шли дальше. У них не было телефонов, не было машин, они не умели даже читать. Но каким-то непостижимым образом они узнали. И утром, когда Ливанская открыла глаза и вышла на крыльцо, она ошеломленно уставилась на дорогу, на которой, как ни в чем не бывало, весело переговариваясь, расположилась длинная очередь. Только сидели они не у лежащей в руинах больницы, а у дверей барака, в котором ночевали врачи. И девушка, опустив глаза, столкнулась взглядом с чистыми радостными глазами пожилого сомалийца, устроившегося прямо у ее ног и смотрящего на девушку с доверчивой детской улыбкой. В этой бесконечной очереди он был первым и гордился этим фактом чрезвычайно.