С грядущим заодно - [97]

Удивительная ночь. В это лето не каталась на лодке. «Как белый камень в глубине колодца…» Ветер ласковый, уходить не хочется.

На самом углу остановили двое в буденовках, с винтовками:

— Ваш докумэнт?

— Я здесь живу, — указала на крыльцо. — Пойдемте, дома документы.

Оба замотали головами и вместе строго сказали:

— Прэдъявляйт докумэнт.

Латыши? Мадьяры?

— Вот здесь живу. Живу. Квартира. Понимаете? — Показывала на крыльцо, хлопала по стене дома. — Тут живу, тут, понимаете?

Нет, не понимают! Один — поплотнее и пониже — сказал что-то высокому на своем языке, и тот прикрикнул на нее:

— Сэйчас ыйти комэндант. Бэз разговор!

— Да я же!.. — махнула рукой и пошла между двумя винтовками.

Ночевать в комендантском управлении? Идиотская чушь! Руша будет метаться, еще выскочит без документов — так же и… Понимали бы по-русски, объяснила бы… у, черт. И думать такими словами не смею! В комендантском уж объясню, уговорю. Ведь даже платка носового нет. Хорошо, хоть близко идти. Надо же так угодить. На минуту раньше — успела бы войти домой, на минуту позже — они прошли бы мимо переулка, — нет, белое платье заметили бы. Черт… Ой, батько, не буду! На всю жизнь запомнила.

Грохали сапоги караульных, а ее каблуки цокали мелко, и это злило. У-у, черти… И опять вспомнилось утро — надо отвыкать!

Прибежала к Дубковым пораньше, рассказать про поездку, — они живут теперь близко. Батько уже уходил. Анна Тарасовна сказала:

— Иди с ним, принесешь кастрюлечку, вчера забыл, не маю, в чем обед ему нести.

В ревкоме ждал его парень в латаной косоворотке, галифе и сандалиях:

— Бюрократ, вишь, канцелярский спец. Объясняю: продукты для больных, для тифозных, а он котосится: подписи не все, вишь.

Дубков написал что-то, отдал пареньку бумагу:

— И скажи: еще хоть раз станет волокитить — передадим в Чека.

Парень вышел, повернулась от окна:

— А я бы такую сволочь сразу в Чека… — и споткнулась о взгляд батьки. — Ну правда же, для больных ведь…

— Так-так. — Он поманил ее пальцем. — Поди-ка поближе. Сядь.

Кого учить вздумала, дура, даже уши горели от его взгляда.

— Ты девушка, будущая мать. Как же у тебя с языка летят эти «черти» да «сволочи»? Если равноправие — значит, в мужика обратиться? Может, еще курить, а то самогон хлестать? Как тебе не стыдно? Интеллигентная девушка! Или поверила тому, что враги пишут? Дескать, наш идеал — всеобщее хамство?

— Николай Нико…

Он не дал сказать:

— Мы уничтожаем социальные и экономические препятствия для полного развития ума и сердца каждого. А сердце-то — доброта, нежность, отзывчивость, нетерпимость к злу — ваше дело, матерей, жен. Если женщина огрубеет — мужчина озвереет. Не смей привыкать к грубости. Поняла?

— Поняла.

— Ну, иди. Про Чека ты, може, и права. Иди, дочка, некогда.

…На каком языке они говорят? Смуглые, черные, наверное мадьяры. Надо же влипнуть. А Руша волнуется, только бы не вздумала искать. Если б не она, смешно бы, пожалуй даже интересно. Какие разини без документов ночуют в комендантском? Но я-то, — казалось: вот стена, вот крыльцо — значит, дома. Несуразица. Хоть бы дежурный попался толковый. О, часовой шагает — пришли. Великую преступницу ведут: один впереди, другой сзади, не убежишь…

По коридору, мимо второго часового, вошли в большую душную комнату. Барьер делил ее на две части: узкая, где они уткнулись в стол дежурного, вела к другой двери, и тут ходил третий часовой; за барьером, в широкой части, на скамьях и на полу сидели сотни две мужчин и женщин всех возрастов, в самых разных одеждах, позах, сонные, злые и веселые.

— Еще пополнение! — радостно сообщил мужской голос. — Белый ангел!

— Спокойно, граждане. — Молоденький дежурный неторопливо отложил раскрытую книжку.

«Эта княжна Лиговская пренесносная девчонка», — успела прочесть Виктория. «Лермонтов — уговорю!»

Разглядывая ее гладью вышитое платье, дежурный взял длинную, вроде бухгалтерской, книгу.

— Витя, к нам давай!

Ого, Шура-повариха, великая сказочница из пер-теровского поезда! Виктория приветственно взмахнула рукой.

— Смирно, — приказал дежурный и нахмурился. — Имя, фамилия?

У него получилось как одно слово — «имяфамилия», это рассмешило. Сдержала смех, но сказала слишком звонко:

— Вяземская. Виктория Вяземская.

Дежурный вскинулся, осмотрел ее пронзительно и гневно:

— Княжна?

— Здрасьте!

— В Чека.

Она чуть не расхохоталась. В комнате стало тихо.

— Товарищ дежурный, это же наша…

Он оборвал Шуру:

— Вас не спрашивают! — Повторил приказ патрульным: — В Чека.

Что за чушь? Что за дурень? С какой стати?..

— Арэстантка, ыйти Тшека!

Голову стиснуло, застучало в висках. Сказала, будто ее приглашали на прогулку:

— Пожалуйста! С удовольствием! — Подняла голову, мимо одного часового, мимо второго пошла гордо, неторопливо, как если бы в самом деле гуляла и не грохотали позади тяжелые шаги, не торчали два дула.

Безобразие. Возмутительно. Нашли контру. Музейный дурак. Еще Лермонтова читает. Боюсь я Чека — там поумнее будут.

Сколько раз чекисты выручали театр. Сама как-то бегала в Ортчека — все были заняты на репетиции. Вместо депо, где должны играть, пертеровские вагоны загнали к черту на рога, в тупик.

Бородатый чекист тут же взялся за телефон.