Годы гражданской войны — светлое и драматическое время острейшей борьбы за становление молодой Страны Советов. Значительность и масштаб событий, их влияние на жизнь всего мира и каждого отдельного человека, особенно в нашей стране, трудно охватить, невозможно исчерпать ни историкам, ни литераторам.
Много написано об этих годах, но еще больше осталось нерассказанного о них, интересного и нужного сегодняшним и завтрашним строителям будущего.
Периоды великих бурь непосредственно и с необычайной силой отражаются на человеческих судьбах — проявляют скрытые прежде качества людей, обнажают противоречия, обостряют чувства; и меняются люди, их отношения, взгляды и мораль.
Автор — современник грозовых лет — рассказывает о виденном и пережитом, о людях, с которыми так или иначе столкнули те годы.
Противоречивыми и сложными были пути многих честных представителей интеллигенции, мучительно и страстно искавших свое место в расколовшемся мире.
В центре повествования — студентка университета Виктория Вяземская (о детстве ее рассказывает книга «Вступление в жизнь», которая была издана в 1946 году).
Осенью 1917 года Виктория с матерью приезжает из Москвы в губернский город Западной Сибири.
Девушка еще не оправилась после смерти тетки, сестры отца, которая ее воспитала. Отец — офицер — на фронте. В Москве остались друзья, Ольга Шелестова — самый близкий человек. Вдали от них, в чужом городе, вдали от близких, приходится самой разбираться в происходящем. Привычное старое рушится, новое непонятно. Где правда, где справедливость? Что — хорошо, что — плохо? Кто — друг? Кто — враг?
О том, как под влиянием людей и событий складывается мировоззрение и характер девушки, рассказывает эта книга.
Лучше всего думать — вспоминать, разбираться в прошедшем, представлять, что будет завтра и через месяц, через много месяцев и даже лет, — когда день кончился и ничего уже не нужно делать. Тут-то и думается свободнее всего — это Виктория знала с детства.
Но теперь начинала вечером расчесывать косы (занятие долгое и нудное) и окуналась в неразбериху, где и себя не найдешь.
Разве можно понять, зачем рвалась в эту дикую Сибирь? «Ах, необыкновенный край! Ах, интересно! Зима пролетит — не заметишь, а сколько впечатлений!» Впечатлений даже слишком… А зима свирепая, не московская, и тянется, тянется — конца не видно.
Ну почему уехала из Москвы? Совершенно как мама: чем-то восхитилась, закрутилась, не подумала, не представила. Она-то довольна — прекрасные роли, успех… Конечно, Сибирь интересная, своеобразная и все такое, но не вовремя. В этой перепутанице, в чужом, среди чужих… Не вовремя.
Ведь ничего не знаешь. Что будет? Непостижимая даль до Москвы. Россия — как бешеный вулкан. Черно и огненно, нет неба, и дрожит земля.
Где моя Москва? Ольга? Шесть лет вместе в гимназию, вместе домой, вместе уроки готовили, и в театр, в концерты… Из нашей столовой видны были их окна… А папа где? Невозможно представить, как они там живут. Теперь в Москве спокойнее, а в те дни… Родная Кисловка! Ольга писала: «Целую неделю бой шел вокруг нас. А когда брали Александровское училище, наступали по нашей Кисловке. Хорошо, что мы живем во дворе, — на улицу не выйти, да и лавки закрыты, съели все, что было в доме».
Невозможно представить: в Охотном, на Никитской — бои! Любочку Томилину и ее мужа убили на Страстной площади. На Красной, даже в Кремле, шло сражение.
А я здесь — ни при чем. Где-то тут митинги, какие-то собрания, ругань. Надоела эта политическая борьба до смерти. И, главное, ничего не понятно. Кто? Почему? За что? Раньше ругали всех почти поровну. Потом большевики получили перевес в городской думе — их стали ругать злее. А уж после переворота в Петрограде, и особенно после того, как они объявили, что и здесь Совдеп является верховной Советской властью, да каких-то «областников» арестовали, — их поносят и предают анафеме на всех углах и во всяких газетах: узурпаторы, шпионы, бандиты, вандалы, еще какая-то «охлократия»…
Ничего не понять. Но у большевиков кое-что безусловно правильно. Главное, заключили мир. И насчет земли, фабрик, заводов — все понятно и логично. А вот насилие никуда не годится, и несправедливы они. Зачем эта «диктатура пролетариата»? Ольга — за большевиков, конечно. У нее дядя Глеб давным-давно — еще до той революции девятьсот пятого — большевик, и Митька за ним. «Пыльная книга предыстории захлопнута. Начинается история». Смешной.
В Москве, конечно, все яснее. А папа за кого? От него хоть бы строчка. Как у него там с солдатами? Должно же быть от него письмо — мир ведь! А тетя Мариша была бы за кого? Нет, не привыкнуть. Так хочется, так нужно с ней поговорить, так трудно без нее. Полтора года уже, и никак не привыкнуть.
Все ее любили. И Ольга, да все Шелестовы любили ее как родную. А мне, после папы, они самые родные. В комнате бабушки и Оли висит портрет тети Мариши. И все ее вещи живут у них до моего приезда.
Тетя Мариша часто говорила: «Замучена бедностью деревня, задавлена невежеством, бесправием. А люди прекрасные, столько талантов», — и молилась за народ. Но она не простила бы большевикам безбожия. А Глеба Андреевича — большевика — любила, прятала в Кирюшине от жандармов… И он ее любил.
