С грядущим заодно - [2]

Может быть, и думать не надо обо всех этих большевиках, меньшевиках, эсерах, кадетах, областниках, буржуях? Надо быть хорошим человеком, надо, как завещала тетя Мариша, быть чище, щедрее к людям. Нельзя нянчиться с собой, надо помнить всегда о других. Буду. Буду учиться, буду лечить, буду помогать всем. А это можно? Можно — всем? Ничего не понять. Себя не понять — хорошо поступаешь или плохо? Сколько ни мучайся, не понять и не забыть, как уезжала из Москвы…

Спина офицера впереди на площадке вагона. Лица солдат внизу:

— Пусти! Мы с гошпиталя. Пусти!

— Быдло! Дезертиры! Прочь!

Сапог бьет по лицам солдат, брызжет кровь, течет. Кто-то обхватывает сапог. Оглушительный гудок паровоза. У офицера в руке револьвер. И ее руки с силой ударяют в эту спину…

Столкнула. И может быть, его убили. А иначе он убил бы.

Надо быть хорошим человеком. Хорошим? А что это: хороший? А вот просто хороший, и все равно какой партии, решительно все равно — большевик или… Все равно.

Скорее бы письмо от папы… и Москва.

Конец уроков — радуешься: надоело, осточертело. Выйдешь из гимназии — та же тоска. Хуже еще. Куда идти? Домой? Кому нужна? К Наташе? Тоже не нужна. Только здесь не стоять — девчонки проходят, смотрят, ухмыляются. Всем до меня дело: «Москвичка, дочь опереточной примадонны!» О господи!

Виктория перебежала улицу, спряталась за столб с афишами:

«Театр «Фурор». Роскошная историческая картина в 5-ти частях из интимной жизни предков Николая Романова: «Фавориты Екатерины II»…

«Небывало интересная гастроль… Мото — физо… Мистер Смит на глазах у публики превратит себя в каталепсию…»

«Театр «Модерн». «Веселая вдова»… В заглавной роли г-жа Вяземская…»

Отвратительное клише. Мама куда красивее. И тут старше гораздо. Не зря она ругала Нектария.

«Помещение бесплатной библиотеки… силами любителей драматического искусства… «Дети солнца».

Какая дрянь эта Заварзина — физиономия лисья, голос сладенький, вертится на парте, каждую перемену что-то жует.

— Однако никакого веселья при паршивых большевиках: «Гибель Надежды» какая-то, «Дети» чего-то какие-то. А до них — э-эх! «Дамочка с пружинкой», «Обезьяны, или Девичья невинность» — э-эх!

В театр Виктория не ходила, ничего этого не видела, но «заварзинский лагерь» возмущал, и она сказала:

— Прекрасное веселье — пошлые, безнравственные фарсы!

— Безнравственные? — Заварзина оглядела своих приверженок. — Новости какие: дочь бархатовской певички учит меня нравственности!

Вокруг хохот. Когда возникает разговор о матери, всегда страшно услышать такое, чего нельзя ни стерпеть, ни опровергнуть.

— Дочь артистки вполне может учить нравственности дочь спекулянта. — Это Настя Окулова, голос у нее мальчишеский, задорный.

Заварзинские из себя лезли:

— Кто это спекулянт?

— У-у-у, большевичка рваная!

— Погоди, еще покажут вам! — орали, пока не вошел физик.

Компания Заварзиной похожа на «охотнорядских» в московской гимназии. А Настя, может быть, и правда большевичка? Симпатичная, хотя… Подошла недавно:

— Мы тут… несколько человек… политической экономией занимаемся. «Капитал» читаем… Вы не хотите?..

Чудачка! Политическая экономия? Что-то вроде статистики, бухгалтерии — черт ее знает! Обидеть Настю ни за что не хотела:

— Мне, знаете, совершенно, ну, совершенно некогда. Я ведь готовлюсь на аттестат зрелости… с восьмиклассницами… в группе…

Может быть, Настя все-таки обиделась? Не заговаривает больше. А самой как-то трудно — не о чем, не получается. Она, конечно, славная, наверно подружилась бы с ней, если б не группа эта, не Наташа Гаева. А повезло. Могла и не услышать о группе, могли и не принять семиклассницу. Удача. Дотерпеть, выдержать экзамены и — в Москву! И уже не в восьмой класс, а сразу на медицинский… Скорей бы… Три месяца. А Ольга еще будет в восьмом. Трудно ей: учится, маленькую Любку взяла к себе, а с продуктами там — ох! Надо посылку собрать. Получила ли она последнюю — не пишет. Такого друга, как Ольга, не будет никогда.

Куда же все-таки идти? К Наташе все-таки. Скажу, в «Метаморфозах» с ударениями запуталась… Пойду!

Просто слепнешь от здешнего солнца. И снег — такая уйма его, сугробищи, и — сверкает. Природа здесь, конечно, удивление — богатая, сильная. И очень много солнечных дней. А с солнцем праздничней как-то.

На весь тротуар распространилась пышная чета, еле плывут в своих мехах, не обгонишь.

— Ардальона так всему учить, а девчонки будто не вами рожоные, — сказала женщина плаксиво.

— А что толку с девок? Расход один. Нарожала, язви те…

Ничего себе идейки. И голос у этого буржуя — будто он подавился. Обогнать бы… Ой, нет! Спрятаться за дородных супругов…

Впереди, на горке, появился человек. Против солнца был виден только силуэт, но Виктория сразу узнала стремительную походку. Станислав Маркович Унковский перемахнул на другую сторону улицы и исчез в переулке. Слава богу, не заметил.

Нет, он все-таки не нравится. А ведь будто хороший. Мать вчера сказала:

— Слушай, Витка, этот питерский… ну, газетчик этот, бешено ухаживает за тобой! Смотри не влюбись!

— Да он старый!

— Ерунда — каких-нибудь тридцать. Интересный, красивый даже — росту бы немного прибавить — и воспитанный. Но, говорят, легкомысленный, а главное, большевик. Будешь страдать, когда их всех перевешают.