С грядущим заодно - [20]

— Да? Спасибо. Спасибо. А как они? Садитесь, пожалуйста.

Ефим Карпович из-за спины Нектария выстроил под вешалкой три больших туеса.

— Сейчас ужин, самоварчик. — И ушел.

— Чайком угостите незваного-то гостя?

— Ну, что вы! — «Что это я перед ним завертелась? Это потому, что от папы с мамой…» — А как они?

— Преблагополучно.

— А когда же приедут?

— Через недельку ждите.

В комнате запахло цветущим лугом, в вазочке растекалось прозрачное золото.

— Какой мед! Как расплавленное стекло. А душистый-то!

— С пасеки. Высшей свежести.

— Да нет, все тут в Сибири… — «Что я точно подлизываюсь?»

— Край наш ни с чем не сравним.

Обрадовался!

— Вы ведь еще Сибири не знаете. Хоть бы реки! Таких могучих вод в Расее не найдете. Волга хороша, слов нет, так что ж? Обь наша в низовьях морем разливается. И ровность в ней особенная, и тоска особенная. А Енисей? Неспокойный богатырь. Один берег — скалы неподступные, хмурые, а другой — цветы, на версты над рекой аромат расходится; травы — всадника с головой укроют; а лес — тайга наша…

Влюблен в свою Сибирь — теперь не остановишь.

— …И все у нас есть: и березы ваши, и кедрач, лиственницы — прозрачные, горы с альпийскими лугами, и тундра, и степи. Эх, весной степь цветет, тюльпаны — вот не поверите — в кулак мой, а ирисы!.. Да что рассказывать — это глазами повидать надо.

Даже хорошеет, когда про Сибирь говорит.

— А как гастроли проходят?

— Отлично. Лидия Иванна, как всегда, необыкновенным успехом пользуется. Здорова, весела, что жаворонок, — он притушил огонь в глазах. — А Кирила Николаевич режиссурой даже занялся. «Веселую вдову» заново развел. Удачно очень. — Долго, слишком подробно говорил о работе отца, о матери не сказал больше ни слова.

Виктория слушала, ела, пила и злилась, что никак не может установить свое отношение к нему. Неужели права Наташа?

Нектарий от пельменей отказался, вкусно пил чай с медом. Рассказывал об истории города, университета. Заговорил о медицине, о преподавании в России и за границей. Потом сказал:

— Медицинская работа как нельзя больше женщине подходит. Больному чуткость, нежность женская — целебнее всякой микстуры. А в особенности, когда дети болеют. — Замолчал. Взгляд его замутился тоской, но он, как всегда, мгновенно убрал ее, залпом допил свой чай.

Ведь знала от Ефима Карповича, что «лет, однако, двенадцать тому трое малолеток у Нектария Нектариевича скарлатиной померли. Жена тут же ума решилась, и так по сю пору не в себе». А никогда не подумала: как с этим жить ему, какой холод, какая пустота в доме… И сумасшедшая жена…

Он подвинул к ней пустой стакан:

— Лините-ка еще чепурашечку. Приятно пьется из ваших рук. Добрые руки. Быть вам хорошим доктором.

Жалко его. Но почему новорожденный малыш Старосельцева не тронул его?

— Гляжу, что-то грустны вы нынче, Виктория Кирилловна. Взгляд не ваш словно. Расскажите, по старой дружбе, о чем глазки грустят? Может, горю помочь сумеем.

Виктория вздохнула: «Не станет он помогать — ведь это «политика».

— Да нет…

Глуховатый смех показался снисходительным.

— Хоть мы с вами различны во многих мнениях, но… я человек трезвого ума, Виктория Кирилловна.

Она сказала дерзко:

— А ничего нет хорошего в трезвом уме.

Но он ответил еще ласковее:

— Понимаю. Вдохновенные порывы поэта милее вам. Только в политике это не к делу. Политика — та же коммерция.

— Что-о?

— Вы полагаете, что Ленин с присными одержимы великими альтруистическими идеями? — Голос стал как труба, лицо злое. — Обманывают чернь соблазнительными обещаниями.

Чуть не вырвалось, что он и понятия не имеет о большевиках, но вовремя вспомнила наказ Дубкова.

— Неинтересно мне об этом говорить, Нектарий Нектариевич.

— Ну и умница! Не женское занятие — политика. Однако пора — засиделся. — Он встал. — А горю вашему… Мне ведь там, — он кивнул головой в сторону комнат хозяев, — рассказали. Горю постараюсь помочь. Начудили сгоряча, насажали полны тюрьмы. Да вместе со сбродом людей позахватили. Не грустите, постараюсь помочь. Не обещаю, но постараюсь.

И умный, и будто не злой. А всех делит на «сброд» и «людей». Ох, скорей бы мои приехали! Надо с папой как-то… Неужели не поймет? Опять путаюсь? Врачом буду. Лечить нужно, всегда всех нужно лечить.

Хорошо идти навстречу солнцу. А тут солнце-то совсем особенное. Улицы эти, на гору, занятные — с лесенками. Скоро папа с мамой приедут. А завтра Дружинин читает. Схожу все-таки к Дубновым. Не сегодня, а хоть в субботу. Лекции не важные, «ангел-хранитель» будет караулить у типографии. Схожу. А сегодня к Татьяне Сергеевне можно. Не видала ее после ангины. Почему-то сегодня кажется, что все скоро утрясется и можно будет в Москву. Это от солнца настроение… О, Наташа идет.

Виктория остановилась на аллее, поджидая.

— Вы очень кстати, дорогое видение. Красный Крест выхлопотал кое-кому передачи. В частности, Унковскому.

— Недаром сегодня такое солнце и у меня как предчувствие.

— Великое дело — предчувствие. Приготовьте передачу попитательней.

— У меня мед есть!

— Годится. Жиру какого-нибудь, чтоб калории. И с расчетом не на одного. Далеко не всем разрешены передачи.

Славный выдался день. Виктория записывала ботанику, потом химию, поглядывала на голубое небо в окне и успевала обдумывать передачу: шпик, масло — купить на рынке, парочку калачей свежих побольше попросить у Ефима Карповича, взять целиком туес меду. Что бы еще? Чай. Где-то читала, что в тюрьмах — пустой кипяток. Да, еще табак, бумагу…