С грядущим заодно - [17]

Уже совсем стемнело. Ветер дул еще сильнее, раскачивал фонари, тени столбов и людей метались из стороны в сторону, удлинялись, укорачивались. Идти берегом было дальше и холоднее, но она не знала другой дороги, боялась, особенно в темноте, не найти домик Дубковых. В черной воде тускло поблескивали одинокие огни. От пристаней доносился лязг цепей, стук скатывающихся бревен, какие-то рабочие окрики. В детстве Виктория боялась злодеев и чудовищ, которых вычитывала из книг или сама выдумывала. Живых людей не боялась никогда. Сейчас при звуке шагов вся напрягалась от ожидания чего-то. И сама не понимала чего. Ошалелая злобная сила заполонила жизнь, хозяйничала, наотмашь била, швыряла, хватала людей — разве знаешь, чего тут можно ждать?

Не зря он тогда принес письма и портрет Галочки. «Красный газетчик». За что все-таки арестовали: написал или сказал что-нибудь против этой Директории? Или выступил на профсоюзном собрании? Он может. В последний номер «Знамени» втиснул заметку об аресте большинства членов редакции, гордился этим. Жалел, что не был при обыске, когда все перевернули, перебили, изрубили, изорвали и облили из шланга даже сотрудников редакции. Схватили, как Елену Бержишко? Что с ней, с ним? Что можно сделать? Николай Николаевич знает, конечно. Только бы у них ничего… Нет, как могла, — ведь по правде-то прогнала его. Он человек хороший, добрый, о каком-то глухом Рогове из редакции всегда заботился. Ко всем приветлив, внимателен. Девчонки в группе твердили: «Обаятельный, остроумный, мужественный». Только Наташа, но она ведь… А я-то, я! Если б не он, утонула бы. «Простите плохое». Да ничего плохого не сделал он. Почему злилась, как посмела? Никчемная, бесполезная, а он… Что делать? Сказал: «Больше ничего не буду говорить вам». Довела.

Давно уже никто не попадался навстречу. Только под ее ногами звенели доски тротуара. Домики становились меньше, казалось вот-вот должна уже быть хата Дубковых. Виктория всматривалась, не белеет ли в темноте. Где-то впереди глухо грохнула щеколда, донесся негромкий короткий разговор. Быстрые шаги, наперебой с ее шагами, дробили тишину. В пятнах слабого света от окон мелькала, приближаясь, женская фигура. Что-то знакомое почудилось Виктории в упругой походке, в поворотах плеч. Еще не видя лица, она узнала Настю Окулову, обрадовалась:

— Здравствуйте!

Увидела худое, темное лицо, крепко сжатый рот и жесткий отстраняющий взгляд. Настя молча кивнула головой и, не замедлив шага, прошла мимо.

…Это было с месяц назад. Возвращалась вечером от Наташи, растерянная, обиженная. Увидела впереди и так же, по походке, по особенному движению сильных плеч, узнала, кинулась вдогонку:

— Настя! Все лето не встречала вас. Загорели как!

Серые Глаза казались еще светлее, больше, зубы ослепительней.

— К своим ездила под Славгород. Степь, простор, солнце, — и улыбнулась пахучему знойному ветру, родной степи.

Виктория потянулась к ней:

— Я хотела… Я тогда не могла… Помните — кружок, Маркса читали… Нельзя мне теперь?.. — и осеклась.

Хмуро, негромко Настя ответила:

— Я только приехала, ничего не знаю, — оглянулась осторожно. — Прощайте, мне сюда, — и свернула на Никитинскую.

И тогда, как сейчас, Виктория смотрела ей вслед. Тогда чуть не разревелась: «Все невпопад, как Иван-дурак. Как идиотка! Нет — провокаторша». Долго не могла успокоиться. Сейчас подумала: правильно. Зачем разговаривать с барышней, которая при белых, на улице, в голос о марксистском кружке? Правильно. Еще Митька ругал — избалованная барышня.

Прошла сажен пять, забелелась хата. Это Дубковых: широкие наличники, на окнах расшитые занавески. Ступила на крыльцо, остановилась. Встретят, как Настя. Время тревожное, вечер, — явилась вдруг чужая. Представила свою неприютную — и дом, и не дом — комнату. На минутку, узнаю, как у них, отдам книжки…

На ее осторожный стук из-под занавески вынырнула мальчишечья голова и мгновенно исчезла. И сразу же будто чавкнула громадная пасть — открылась внутренняя дверь, пропели в сенях половицы от легких шагов, знакомо грохнула щеколда.

Анна Тарасовна недоуменно вглядывалась в лицо Виктории.

— Я некстати?

— О, вже узнала! Заходьте. Думали — вернулась дивчинка… одна тут была. Ростом тоже высоконькая. И Коля не узнал в окошко. — Анна Тарасовна толкнула чавкающую дверь. — Заходьте ж.

Коля посреди комнаты сторожко смотрел на дверь. За столом, еще неубранным после чая, сидел Дубков. На руках у него Петрусь. Он чуть наклонил набок пушистую голову, вскинул руки:

— Вот косатая пришла, книжки принесла!

Викторию залило теплом, неловкость таяла.

— А ты откуда знаешь?

— А знаю.

Дубков легонько шлепнул пальцем по губам Петруся. Анна Тарасовна сказала:

— Нехорошо, Петрусик, надо по имени звать.

Мальчик, прищурясь, замотал головой:

— Не-е! Длинно! Косатая — лучше.

— Ну, зови «косатая»! А то зови меня: Витя!

— Витя? Вити бывают мальчики, а косатые мальчики не бывают! — Петрусь озорно завертел головой, захлопал ладошками по столу.

— Ну, разбаловался! — остановил отец. Мальчик порывисто обнял его за шею и прижался.

— Радый, что батька дождал, — сказала Анна Тарасовна. В слове «дождал» слышалось не повседневное ожидание отца с работы.