Рябиновая ночь - [107]

— Доброе утро, Маруф Игнатьевич, — негромко поздоровалась Анна.

— Ты тоже бессонницей маешься? — не поворачивая головы, спросил Маруф Игнатьевич.

— Какой сегодня сон.

— Я тоже не мог глаз сомкнуть. Почитай, тридцать лет с гаком первым выезжал и последним уходил с поля. И чего только не повидал за эти годы. Ветры хлестали, дожди неделями мочили, приходилось и по мерзлой земле уборку вести, урожай и снегом заваливало прямо в поле, потом уж весной до валков добирались. И губило-то всегда такой хлеб, когда вырастет колос к колосу. А ноне люди без меня жать начнут. Это как же так? Маруф в обоз. Помогай бабам печки топить, пирожки печь… До какой же ты жизни дожил? Сейчас поглядел на поле, и сердце от боли зашлось… — Голос старого хлебороба дрогнул, на глаза навернулись слезы. Чтобы скрыть волнение, Маруф Игнатьевич закашлялся, сорвал колос и стал разминать его на ладони.

— А меня, Маруф Игнатьевич, начинает в озноб кидать. Управлюсь ли с уборкой? Вон сколько народу привалило.

Маруф Игнатьевич уже справился с волнением.

— Оно, Анна Матвеевна, перед большим делом всегда так. Я ведь три войны прошел: на Халхин-Голе воевал, на западе, потом опять с самураями. Механиком-водителем был. Только одни фашисты у меня пять танков сожгли. Сколько раз ходил в бой, а привыкнуть никак не мог. В бою не робел, а перед атакой сожмет всего, дыхание застревает в груди. Возьмусь за рычаги. Под ногтями колет, и все кажется, плохо рычаги держишь. Так вот и у тебя. В поле выйдешь, сразу полегчает. Машины в отряде добрые. И люди надежные. Лиха беда начало. А когда колесо закрутится, его только подталкивай.

У старой реки на лугах закричали журавли.

— Что это они сегодня спозаранок покоя не знают?

— Какая-то неувязка с молодняком. Вчера я наблюдал. Два поздыша подросли. На крыльях их поднимают, а они упрямятся, неба боятся.

— Странно, птицы — и неба боятся.

— Это они потом птицами станут, когда крылом неба коснутся.

Вскоре на полевой стан приехали Аюша Базаронович, Арсалан и мать Анны Елена Николаевна. На Елене Николаевне был темный костюм, на груди ее поблескивал орден Ленина.

— Как вы тут, мои-то, живете? — входя к девчатам, спросила Елена Николаевна.

— Хорошо, тетка Елена, — за всех ответила Дарима.

— Не холодно?

— Пока нет. А потом печку подтапливать будем.

— Мы во время войны тоже на этом поле работали. А жили в зимовейке с железной печкой. Нары делали, на них и спали.

— Тетка Елена, как же вы работали-то, расскажите. — Дарима поставила Елене Николаевне стул.

Елена Николаевна села, положила тяжелые руки на колени, помолчала.

— Когда Матвей Иванович пошел на фронт, я слово дала на его трактор сесть. Да не только я, все жены трактористов решили механизаторами стать. В сорок втором году мать Алексея Петровича женский отряд создала. Пахали, сеяли. А убирали на прицепных комбайнах. Горюшка хватили: и холодные и голодные находились, а за полями ухаживали, фронт-то снабжать хлебом надо было.

В сорок третьем году мы хороший урожай вырастили. Мать-то Алексея Петровича погибла, начальником отряда я стала. И вот как-то утром Нина Васильевна прискакала к нам на коне, вытаскивает из кармана газету и говорит: «Читайте, бабоньки».

Батюшки!.. Наш отряд вышел победителем во Всесоюзном социалистическом соревновании среди женских тракторных бригад и отрядов. А за трудовой подвиг Центральный комитет комсомола наградил нас Красным знаменем и первой премией в сумме сто пятьдесят тысяч рублей.

Мы от радости обнимаемся, плачем и смеемся. Знамя да еще столько денег… И все это за простую работу… Так и с ума сойти можно. Несколько раз перечитывали газету, а все поверить никак не могли.

Приостыли немного, давай гадать, что с такой сумасшедшей суммой делать. У нас в отряде почти одни девчата были, обносились. Решили мы одежонку справить. Учителям деньги выделили. Надо было помочь и многодетным солдаткам и вдовам, кому купить козу, кому поросенка.

У нас Таня Мунгалова работала, бедовая девка. Она и говорит: «Давайте мою часть. Оденусь. Жениха себе отхвачу. Ох и нацелуюсь, бабоньки».

Что тут опять началось, хоть из зимовейка убегай. Нина Васильевна слушает нас, а сама посмеивается, мол, помечтайте хоть маленько, и то на душе легче будет. Когда про женихов заговорили, Аграфена Бянкина, мать Петьки, тогда она совсем молоденькой была, соскочила с нар: «Где ваши женихи-то? Не дело, бабы, надумали. Мы-то как-нибудь пробьемся, а войне-то еще конца нет. Надо фронту помочь. Наши-то парни почти все танкисты. Давайте деньги отдадим в Фонд обороны. Чем скорей парни фашистов побьют, тем скорей домой вернутся».

Правду она сказала. Без мужиков-то у нас в колхозе дела все хуже и хуже становились. Да и сирот и вдов уже больше половины села было. До каких же пор она, кровушка-то, литься будет? Сдали мы эти деньги в Фонд обороны. А за хороший-то урожай мне потом и дали орден. Да не только он мой, он и матери Алексея Петровича. Да не довелось ей его, орден-то, носить.

Открылась дверь, показался Петька.

— Девчонки, на митинг!

На митинг собрались в палисаднике. На флагштоке алел флаг. Парни держались солидно, были немногословны. Девчата вели себя с ними немного скованно, знали, что без помощи парней трудно им будет управляться с комбайнами. Только в поведении Анания ничего не изменилось. Привалившись к стволу сосны, он снисходительно посматривал на молодежь.