Русско-польские отношения и балтийский вопрос в конце XVI — начале XVII в. - [62]
В этих условиях возник новый (и последний) русский проект решения балтийского вопроса.
Для того чтобы причины его появления стали понятнее, нужно вкратце остановиться на некоторых аспектах взаимоотношений Швеции и австрийских Габсбургов в первые годы XVII в.
Готовясь к поединку с Речью Посполитой, герцог Карл, как и русские дипломаты, по-видимому, серьезно рассчитывал, что ему удастся заключить союз с австрийскими Габсбургами. Весной 1600 г. в резиденции эрцгерцога Максимилиана, а затем в Праге появился шведский дипломат[577], который, как видно из более поздних упоминаний о его миссии, заявил, что шведский правитель готов помочь Максимилиану овладеть польской короной[578]. Посланец герцога Карла, несмотря на известную поддержку со стороны эрцгерцога, в начале 1601 г. был вынужден покинуть Прагу, не получив никакого ответа от Рудольфа II[579].
Однако герцог Карл не был обескуражен своей первой неудачей и в том же 1601 г. предпринял новые шаги для возобновления контактов. Осенью 1601 г. он воспользовался проездом через Ливонию австрийско го гонца, чтобы отправить с ним императору новое послание с предложениями дружбы и сотрудничества[580]. Почти одновременно переговоры о союзе со Швецией начал с эрцгерцогом Максимилианом близкий родственник герцога Карла ландграф Мориц Гессенский[581]. Переговоры продолжались еще в начале 1603 г., когда командующий шведскими войсками в Прибалтике граф Нассау переслал Максимилиану обширное «Рассуждение» с подробным изложением шведских условий[582].
Отодвинув на этот раз вопрос о судьбе польской короны на задний план, шведские дипломаты делали главное ударение на том, что в обмен за союз против Речи Посполитой шведское правительство готово помочь Габсбургам отвоевать некогда входившие в империю земли — Пруссию и Ливонию, бывшие владения Тевтонского ордена. Не ограничиваясь этим, герцог Карл в письме императору указывал, что он признает верховные права императора на шведские владения в Прибалтике[583], а в последующих документах, исходивших от шведского правительства, содержались намеки на то, что и эти земли на известных условиях могут быть переданы Габсбургам.
Причины дипломатического маневрирования шведских дипломатов вполне понятны: в условиях, когда шведские войска терпели поражения от армии Речи Посполитой, шведское правительство энергично искало союзников, вступление которых в борьбу могло бы склонить чашу весов в пользу Швеции.
Как бы то ни было, благодаря предложениям герцога Карла проект перехода Прибалтики под власть Габсбургов стал обсуждаться австрийскими дипломатами, а в 1604 г. о нем узнали в Москве. Лука Паули, сопровождавший австрийского посла барона Логау в качестве эксперта по русским делам, еще до прибытия в русскую столицу сообщил высланным навстречу приставам, что, как сообщил герцог Карл Рудольфу II, «от Полши Ливонские земли держати ему не мочно», и он «против Полского короля стояти не может», поэтому он «поступается… тое землю Цесарю, чтоб тое землю Ливонскую держал Цесарь за собою»[584].
Как реагировало на эти сообщения русское правительство, мы узнаем из докладной записки, которую подал Лука Паули императору по возвращении в Прагу. «Господин Великий князь заметил, — писал Паули, — что, если Вашим величеством будет поставлен на мирное управление Лифляндией Немецкий князь и если между ним и его дочерью мог бы быть заключен брак, то он бы принял на себя расчет и уплату военных издержек, а также, кроме того, подданные и города Лифляндии общими силами внесли бы значительную сумму для того, чтобы страна имела, наконец, твердый мир»[585].
Таким образом, обозначившийся поворот в международной ситуации русское правительство пыталось использовать для создания вассального государства в Прибалтике под русско-австрийским протекторатом, что согласовалось с общим направлением русской внешней политики, искавшей сближения с Габсбургами против Речи Посполитой.
Значение данных, сообщенных Л. Паули, очевидно. Они показывают, что в новой международной ситуации, сложившейся в начале интервенции, русское правительство все еще продолжало искать пути к решению балтийского вопроса. Вместе с тем не менее ясно, что новый план был лишь слабым подобием предшествующих проектов. И это не только потому, что попытка сближения с Габсбургами в условиях продолжавшегося польско-австрийского сближения[586] имела еще меньше шансов на успех, чем в 1599 г.[587] Не менее важно, что не могло быть речи о проведении его в жизнь, помимо воли шведского правительства, с которым царь Борис и его советники, готовясь к борьбе с Речью Посполитой, сами искали сближения и союза[588].
В новой системе отношений, начавшей складываться в Восточной Европе, значение балтийского вопроса для русской внешней политики стало явно отходить на задний план.
Усиление внутриклассовых и классовых противоречий в России начала XVII в., достигших своей кульминационной точки в крестьянской войне 1606–1607 гг., явилось новым мощным фактором, наложившим отпечаток на дальнейшее развитие международных отношений в восточноевропейском регионе. Русское феодальное государство, преодолевая сопротивление восставших, оказалось неспособным проводить активную внешнюю политику. Когда же затем с усилением противоречий внутри господствующего класса произошел распад единой государственной машины и на территории страны образовалось несколько претендующих на ее объединение политических центров, внимание этих новых правительств целиком концентрировалось на сфере внутрирусских отношений.
