Русско-польские отношения и балтийский вопрос в конце XVI — начале XVII в. - [59]

После дискуссии в сенате ареной борьбы партий стал сейм, собравшийся в январе 1603 г., где «королевская» партия упорно отстаивала свою программу покорения Швеции[547]. Исход дискуссии был в значительной мере предопределен действиями Сигизмунда, который сначала в июне, а затем в декабре 1602 г. обратился к своим бывшим подданным с призывом свергнуть герцога Карла. Мирные переговоры были сорваны. Герцог Карл и объединявшиеся вокруг него силы, заинтересованные в сохранении шведских позиций на Балтике, сумели убедить сословия, что речь идет о сохранении независимости Швеции, и получить от них средства на ведение войны[548]. Решения сейма, вотировавшего налоги на продолжение войны, означали, как представляется, определенное поражение «мирной» политики престарелого канцлера.

Разногласия по вопросу об «инфлянской» войне не были случайными, а вытекали из различного подхода обеих партий — партии короля и партии Замойского — к основным проблемам внутренней и внешней политики Речи Посполитой[549].

Группировавшиеся вокруг Сигизмунда круги господствующего класса Речи Посполитой, проникнутые контрреформационной идеологией, стремились во внешней политике к тесному политическому сближению с главной силой контрреформации — габсбургским блоком. Война со Швецией была для них не просто борьбой за права Сигизмунда на королевскую корону, но и священной миссией восстановления католической религии в Шведском королевстве. Реставрация же католицизма в Швеции (а в перспективе — на всем севере Европы) явилась бы своеобразной предпосылкой для окончательной победы контрреформации в самой Речи Посполитой.

Объединившиеся вокруг Замойского слои шляхты, либо придерживавшиеся принципов веротерпимости ради сохранения единства государства («политики»), либо прямо исповедовавшие протестантизм, были настроены враждебно по отношению ко всяким планам сближения с Габсбургами и явно ориентировались на союз с «антигабсбургскими» державами, прежде всего с Францией[550]. Понятно поэтому, что они вовсе не были заинтересованы в реализации планов завоевания Швеции и, обеспечив интересы Речи Посполитой в Прибалтике, готовы были положить конец польско-шведскому конфликту, воспользовавшись для этого посредничеством французов[551].

Какое же место занимал в политических планах обеих партий вопрос об отношениях с Россией?

Довольно просто выяснить взгляды коронного канцлера, так как известно, что осенью 1602 г. он обратился к королю с проектом союза между Россией и Речью Посполитой, который должен был быть скреплен браком между Сигизмундом III и дочерью Бориса Годунова Ксенией[552].

Канцлер не был первым, кто предложил такой способ укрепления взаимоотношений между государствами. Подобные проекты появились и стали обсуждаться общественным мнением Речи Посполитой почти с самого момента вступления на русский трон новой династии.

Уже в относящемся к 1598 г. заключительном отчете покидавшего Польшу папского нунция Маласпины (этот отчет должен был одновременно служить инструкцией для его преемника) указывалось, что в Польше «немало таких» людей, которые считают, что король должен жениться на 14-летней дочери великого князя московского[553]. Выдвинутый проект продолжал интенсивно обсуждаться и в следующем, 1599 г., когда упоминание о нем появилось в донесениях венецианского посла в Константинополе Дж. Капелло[554]. Из этого сообщения видно, что выдвигавшие этот проект круги шляхты рассчитывали с помощью «московского» брака решить спорные вопросы между государствами. Предполагалось, что одна из «провинций», лежащих на границе между Россией и Речью Посполитой (т. е. Смоленск или Северская земля), должна быть дана в приданое за царевной.

В отличие от своих безымянных предшественников Ян Замойский в 1602 г. перевел разговор о «московском» браке из области рассуждений в область реальной политики. Он не только представил свой проект на обсуждение королю, но и предпринял, по-видимому, определенные шаги, чтобы подготовить почву для будущих переговоров в Москве[555].

Пересказ предложений Замойского, сохранившийся в «Истории» Гейденштейна[556], позволяет составить представление, какими доводами канцлер обосновал свой проект. Московский брак, указывал он, уже в настоящее время может принести большие выгоды Речи Посполитой как благодаря приданому, которое получит король, так и благодаря тому, что Москва может оказать большую помощь в борьбе против турок и поможет королю отвоевать Швецию. Еще более широкие перспективы могут открыться для Речи Посполитой в недалеком будущем, так как единственный наследник царя Бориса, его сын, — болезненный и даже слабоумный мальчик. В случае его бездетной смерти царство перешло бы к его сестре и ее мужу, т. е. польскому королю[557].

Упоминание о «приданом» указывает на то, что Ян Замойский, как и его предшественники, очевидно, связывал с браком короля определенные расчеты на территориальные уступки с русской стороны. Одновременно он явно надеялся на то, что «московский» брак Сигизмунда III приведет в дальнейшем при благоприятных обстоятельствах к осуществлению главной цели внешней политики Речи Посполитой на востоке — инкорпорации России. Следует отметить, однако, что эти мотивы вряд ли были достаточны для обращения канцлера к идее «московского» брака. Ведь инкорпорация откладывалась при этом на неопределенное время и к тому же брак Сигизмунда с царевной Ксенией вовсе не был гарантией ее осуществления. Представляется, что, выдвигая программу сближения с Россией, Ян Замойский имел в виду не только соображения о возможных перспективах такого сотрудничества, но и конкретные политические дели, для осуществления которых, по его мнению, Речь Посполитая нуждалась в поддержке русского правительства.