Русский реализм XIX века. Общество, знание, повествование - [64]

Как подтвердит каждый психоаналитик, закон и семья складываются в двойное лицо Эдипа. Он обозначает зарождение права в пространстве нуклеарной семьи: запрет на инцест и дочерний бунт делают всех нас маленькими преступниками, и вместе с тем соответствующие влечения возникают только вместе с запретом на них. Эдип послужит отправной точкой для нашей интерпретации «Холодного дома» и «Братьев Карамазовых» как повествований о семье и законе. В обоих романах детективное измерение сюжета разворачивается вокруг эдипальных тем: загадки собственного происхождения и тайны родительского прошлого. Работа сыщиков осуществляется в интересах детей, ищущих главные ответы. Различие между «Братьями Карамазовыми», где действительно происходит отцеубийство, и «Холодным домом», где семейная драма остается, так сказать, в правовых пределах, отвечает специфике репрессивных механизмов, действующих в английском и бездействующих в русском романе.

Следуя Толстому, видевшему в русской литературе «отступление от европейской формы»[457], мы будем рассматривать русский роман как особую художественную форму с собственной текстуальной и либидинальной экономикой. Ее формальные особенности, о которых говорил Толстой, знакомы всем: это романы в стихах и поэмы в прозе, никак не заканчивающиеся и вечно обещающие продолжение. Многим русским романам свойственна структурная размытость, они оставляют впечатление неупорядоченности и исковерканности; им не хватает какого-то дисциплинирующего принципа. Опираясь на выводы Д. А. Миллера, мы предлагаем понимать этот принцип как полицейский[458]. Согласно выкладкам Миллера, викторианский роман воплощал – и пропагандировал – многие из явлений, описанных Мишелем Фуко в работах о соотношении права и дисциплины на Западе Нового времени. В свою очередь, Лора Энгельштейн полагает, что выводы Фуко не применимы к России, где так и не сложились институты буржуазного права[459]. Представляется, что эта специфика русской ситуации сказывается в сравнительных особенностях русского и западного – в нашем случае английского – романа. Слабость правовых установлений и полицейского надзора хорошо заметна в художественных мирах русского романа – особенно в сопоставлении с английским романом, пронизанным работой дисциплинарных институтов. Ниже мы развернем это сопоставление, обращая внимание как на вопросы повествовательной формы, так и на тематические констелляции – изображения семьи и права, экономики и капитала, регламентации сексуальности и удовольствия и вообще телесного и материального существования. В «Холодном доме» они складываются в общую картину законности и дисциплинарной завершенности, а в «Братьях Карамазовых» создают эффект беззаконности, подвижности и текстуальной открытости.

Конечно, делать обобщающие выводы на материале двух романов рискованно. Избранные авторы и тексты могут заострять интересующие нас свойства своих культур. Представляется, однако, что едва ли не большинство русских романов XIX века может быть рассмотрено в этой перспективе. «Преступление и наказание» только единожды упомянуто в предисловии к исследованию Миллера о романе и полицейских институтах – думается, потому что, несмотря на заглавие, роман Достоевского не вписывается в очерченные там закономерности. Как и во многих других русских романах, вопросы преступления, вины и воздаяния разворачиваются здесь вне буржуазных правовых механизмов, частью отсутствовавших в России. Хочется надеяться, что наш анализ «Холодного дома» и «Братьев Карамазовых» станет первым шагом к более масштабному исследованию специфической (анти)дисциплинарности русского реалистического романа.

Очертания русского романа и его социального воображаемого можно возвести к особенностям истории России, которая, как известно, не восприняла просветительского эмпиризма, не проходила к середине XIX века через индустриальную революцию и не имела развитого городского среднего класса. Иными словами, здесь отсутствовали три фактора, определившие, согласно выводам Иана Уотта, облик английского романа с его характерным интересом к семейной домашности, накоплению личного богатства, наследованию имущества и развенчанию таинственного[460]. Еще одним фактором, сказавшимся, по мнению Уотта, в английском романе, была английская конфессиональная культура. Обращаясь в этой перспективе к русскому роману, нужно иметь в виду разницу между протестантизмом и русским православием, в первую очередь между протестантским представлением об извечной греховности плоти и более снисходительным отношением к материальному существованию в православии, а также между индивидуалистической этикой Реформации и общинным мышлением восточной церкви[461]. Русское православие не испытало воздействия Августина, чье учение о ретроспективном и линейном вопрошании себя и дисциплинирующем самонаблюдении стало важнейшим истоком западных модусов описания личности[462]. Этой лакуной может объясняться описанное Д. Кленденином различие в западном и восточном толкованиях закона и благодати: в то время как западная церковь подчеркивает «юридические категории» божественного закона, греха и кары, восточная предпочитает говорить о мистическом союзе