Русский реализм XIX века. Общество, знание, повествование - [118]
Противодействие диссертации Чернышевского со стороны университетских профессоров было аналогично недоумению критиков, реагировавших на автореферат, опубликованный в «Современнике». Основным возражением было то, что работы Чернышевского по эстетике никак не затрагивают проблему самого эстетического восприятия. Сопротивление было направлено не столько на идеологию Чернышевского, сколько на его игнорирование дисциплинарной проблемы, которую он вызвался исследовать. Так же как «Антропологический принцип» игнорировал проблемы сознания, диссертация игнорировала проблемы эстетического восприятия[827].
Журналистский успех Чернышевского в вышеупомянутых текстах был связан с парадигматическим сходством между его интеллектуальным опытом студента университета и опытом его читателей. Учась на историко-филологическом факультете с 1846 по 1850 год, Чернышевский был одним из лучших студентов, однако быстро стал считать формальное образование архаично «схоластическим» (стандартная идиома, описывавшая формальное образование в демократическом дискурсе, наиболее последовательно – у Писарева)[828]. Вынуждая его осваивать учебную программу, университет также предоставил Чернышевскому доступ к выходящей за ее пределы информации и к людям, с которыми можно было эту информацию обсуждать. Его более значимая интеллектуальная жизнь протекала вне учебной аудитории: он быстро усваивал каноны западной литературы и философии, а также информацию, выходившую в периодических изданиях, и затем обсуждал эту совокупность знаний в кругах, связанных с петербургскими образовательными учреждениями. Умственная жизнь Чернышевского была столь же захватывающей и интенсивной, как и неизбежно фрагментарной и поверхностной: объем чтения был слишком большим, а время – слишком недостаточным для последовательных занятий конкретными дисциплинарными вопросами.
Быстро растущий поток информации обуславливал умственную жизнь Чернышевского, и ее неизбежными параметрами становились поверхностность, эклектизм, политический активизм, постромантическая сентиментальность, философский материализм и чувствительность к новым знаниям в общедоступной форме. В целом его интеллектуальный опыт был основан на отказе от формальных процедур в конкретных академических дисциплинах в пользу самообразования путем самостоятельного чтения в разнообразных областях знания и применения этого чтения к повседневной жизни. Соответственно, его университетский опыт не столько подготовил его к научной деятельности, сколько послужил основанием для его публицистических манифестов и опосредовал их журналистский успех.
Последователь Белинского и Чернышевского, Добролюбов стал фигурой, которая символизировала внутренне противоречивую логику современного опыта для демократических читателей. Признание Добролюбова «главой литературы» и, как следствие, «главой русской жизни» произошло после его смерти в возрасте двадцати пяти лет в 1861 году. Вдовин описывает этот процесс в книге «Концепт „глава литературы“ в русской критике 1830–1860‐х годов». Я хотел бы перенести его наблюдения, сделанные в основном в сфере литературы и критики, в более широкую сферу прессы, в которой с именем Добролюбова было связано растущее влияние демократического дискурса. В нем фигура Добролюбова приобрела мистическую товарную форму и стала функционировать как символ, способный одновременно раскрывать и скрывать структурную логику опыта «нового человека» как потребителя и производителя текстов в поле развивающегося печатного капитализма.
Такая символическая фигурация Добролюбова оказалась возможной благодаря усилиями Чернышевского и Некрасова, прославивших его жизнь как главного критика «Современника». Вдовин описывает очередной реалистический парадокс, благодаря которому внезапная канонизация «начинающего» и в значительной степени неизвестного писателя создала из него модель образцового «нового человека». Полемика о Добролюбове между его смертью в ноябре 1861 года и ее завершением в августе 1862 года стала настолько интенсивной, что по количеству статей конкурировала с дискуссиями об отмене крепостного права, о тысячелетии Российского государства и о петербургских пожарах летом 1862 года[829]. Такая интенсивность получает объяснение в значимости темы, которая апеллировала к повседневному опыту прогрессивных писателей и читателей. Политические вопросы касались этого опыта опосредованно, а фигура Добролюбова – непосредственно.
Риторика, использованная при канонизации Добролюбова, восходит к влиятельной практике Белинского. После окончания пушкинского и гоголевского периодов поиски очередного главы литературы все больше акцентировали роль журнальной критики в жизни общества. Некролог Чернышевского Добролюбову объявил, что, несмотря на раннюю смерть, Добролюбов стоял «во главе русской литературы» в течение четырех лет. В следующих статьях утверждение Чернышевского стало более экспансивным: быть во главе литературы также означало быть «во главе всего развития русской мысли». Со смертью Добролюбова «народ потерял» своего защитника. Переход от «главы литературы» к главе народа был подготовлен указанием Белинского на ведущую роль прессы. Если русская жизнь протекала в первую очередь в прессе и если критик был «главой литературы», то он становился главным представителем прогресса в стране
