Русский реализм XIX века. Общество, знание, повествование - [116]
Паперно предлагает основополагающее обсуждение вышеуказанного «парадокса реализма», который, по ее формулировке, делал возможной «широкую экспансию литературы в жизнь»[817]. Поскольку литература считалась способной устанавливать факты действительности и указывать пути ее улучшения, литературная репрезентация оказывалась ведущей организующей силой в жизни читателя с ее хаотичным потоком индивидуального опыта и социальных событий. Мой подход корректирует и расширяет наблюдения Паперно: во-первых, путем буквального прочтения терминов «критический реализм» и «реальная критика»; а во-вторых, путем переноса акцента с литературы на демократический дискурс в прессе. В буквальном смысле характерный для советской науки термин «критический реализм» и введенный Добролюбовым термин «реальная критика» указывали не столько на проблемы литературы, реализма и репрезентации, сколько на культурный статус критиков – на канон Белинского, Добролюбова, Чернышевского и Писарева. Их критика и публицистика сыграли ключевую роль в установлении моделей самовыражения и правил повседневной жизни в демократическом дискурсе. «Парадокс реализма», таким образом, заключался в экспансии не только литературы, но и – шире – прессы в жизнь. Демократический дискурс убеждал свою растущую аудиторию в том, что ее опыт становится «реальным» постольку, поскольку находит выражение в разных сферах печати, и особенно в прогрессивной критике и публицистике.
Основа понимания реализма в демократическом дискурсе была заложена Белинским, который популяризировал новое слово «пресса», одновременно подчеркивая роль критики в развитии современной жизни[818]. Его статья «Речь о критике» (1842) артикулировала отношения между прессой и социальной действительностью. Поводом для статьи стала лекция известного профессора Санкт-Петербургского университета А. В. Никитенко, относившего критику к сфере эстетического суждения. Белинский, напротив, радикально расширил определение критики, заявив, что она является практикой «суждения» обо всей сфере «действительности». Белинский писал, что «критика всегда соответственна тем явлениям, о которых она судит: поэтому она есть сознание действительности», и настаивал на том, что «критика» охватывает весь «дух времени».
Задача критики состояла в том, чтобы преодолеть увлечение искусством и «фантастической идеальностью», навязанное романтической философией. Символами новых критических процедур Белинского были микроскоп и телескоп, подчеркивавшие роль естественных наук в выработке правильных критических «убеждений». Не уточняя, что это за «убеждения», Белинский использовал широкие термины «суждения, анализа общества», направленные на установление «истины» общественной жизни. Туманный в деталях, манифест Белинского постулировал критические процедуры и их агентов в моральных категориях: критику должны осуществлять «искренние ‹…› даровитые, умные люди с убеждениями», приверженные общему благу и выступающие против тех, кем движет «мелкое и раздражительное самолюбие» и стремление к материальным выгодам[819].
Манифест Белинского игнорировал эпистемологические проблемы, связанные с понятиями истины, действительности и репрезентации, – и переводил дискуссию к моральной атаке на тех, кто, предположительно, руководствовался предосудительными интересами. При этом Белинский не упоминал конкретных лиц, кроме профессора Никитенко. Помимо личной оскорбительности, стратегическим смыслом текста Белинского (в прошлом – исключенного из Московского университета) было нападение представителя прессы на академический институт в лице известного профессора. Стилистический аспект этого противостояния заключался в журналистской легитимации и даже культивировании «неистового» полемического языка, недопустимого в академическом дискурсе и светском обществе. Стилистика Белинского предвосхитила то, что стало известно как «журнальная ругатня» начала 1860‐х годов, когда дискуссии по политическим, социальным и культурным вопросам приводили к взаимным оскорблениям журналистов, а не к решению самих этих проблем[820].
Влияние взглядов Белинского на критику можно измерить по его роли в пространстве русской печати. Критик стал символической фигурой для литературных предприятий Некрасова в 1840‐х годах, а потом для его «Современника», который в последующие десятилетия возглавил демократическую периодику. Ключевой вопрос середины 1840‐х годов был связан с поиском названия для культурного периода, происходящего в России. Два предыдущих периода были связаны с Пушкиным и Гоголем, но теперь нужно было найти новую фигуру. Последователи Белинского связывали этот момент с именем критика. Значение Белинского как «главы литературы» avant la lettre предвещало объявление Добролюбова аналогичным главой прогрессивной русской жизни в 1862 году.
